OP-01
OP-01
Рейтинг:
2209.08+38.6 за неделю
Постов: 592
Комментов: 3727
C нами с: 2023-09-01
О себе: Быдло-менеджер

Посты пользователя OP-01

Men at Work и Земля под экватором

Доброго времени суток, мои дорогие реакторослушатели.
Снова в эфир вышло пиратское радио Реактор во главе с вашим любимым ди-джеем.
Наша редакция немного подумала (кто знал бы - редакция еще думает) и решила запустить небольшую серию из шести эфиров посвященную музыке, авторам и исполнителям Зеленого континента - Австралии.
И первые наши гости в этой серии эфиров - Men at Work
,радио Реактор,Австралия,страны,Men at Work,new wave,поп-рок,1981,Музыкальные Исполнители,Знаменитости,песня
Men at Work — это мелодичная австралийская группа, которая появилась в конце 70-х и быстро набрала популярность благодаря музыке в стиле new wave и pop rock
Men at Work — это мелодичная австралийская группа, которая появилась в конце 70-х и быстро набрала популярность благодаря музыке в стиле new wave и pop rock
Группа возникла в 1978, а её родоначальником явился Колин Хэй (Colin Hay). Артист обладал невероятным вокалом и манерой исполнения песен, а в его окружении находились друзья музыканты. Поговорив с последними, формируется трио из солиста, Рона Штрикерта (Ron Strykert) и Джерри Спейсера (Jerry Speiser). Этот состав просуществовал недолго, к ним добавились Джон Рис (John Rees) и Грег Хэм (Greg Ham). Проект не имел названия до 1979. На протяжении 79 года ребята выступали в пабах, что помогло найти собственную стилистику. В 80-м выходит дебютный сингл Down Under, завоевавший популярность в Австралии. Запись выполнялась на лейбле M.A.W., который организовали самостоятельно. Рост в рейтинг сказался на последующем развитии, в том числе на международной арене.
В 1981 группа подписывает договор с Columbia Records, что открывало новые грани для творчества и коммерческой активности. Рок разбавлялся регги и new wave, что привлекло внимание молодёжи.
Второй сингл Who Can It Be Now? в течение 24 недель находился на второй строчке. В октябре выходит Business as Usual, оказавшийся в топе. Релизы быстро проталкивались на международные рынки. В апреле 1982 года вышел сингл Be Good Johnny, который с успехом шествовал по Северной Америке. Музыкантов приглашали в турне, где проходили выступления с именитыми коллективами, в том числе с Fleetwood Mac. К концу года у Men at work скопилось достаточно материала, чтобы выпустить второй песенник Cargo. Лишь пару синглов отправилось на лучшие позиции чартов. Dr. Heckyll & Mr. Jive и Overkill. Они оставались любимыми, постоянно колесили по Австралии, США, Канаде и Британии. Вверх
Коммерческий успех, деньги и слава заставили расслабиться. В 1984 никто не задумывался о дальнейшей работе над проектом, что привело к перерыву. На фоне успеха появились разногласия и напряжённость, что раскололо коллектива. Для записи третьего альбома Two Hearts привлекались сессионные музыканты. Критики и эксперты в один голос заявили о провале: звучание и вокал посчитали слабыми, а стилистика не выдержанная. Чувствовалось повальное использование драм-машины и синтезатора. В июне 1985 обновлённый проект выступил в Live Aid, что оказалось последним крупным появлением на сцене. В 1986 году происходит роспуск, солист начинают работу над сольным песенником.
В середине 1996 года возобновляется Men at work для турне по Южной Америке. Развивающийся рынок манил коммерцией. Путешествие завершилось к концу года, а результатом стала запись живого альбома. С 1998 по 2000 проект отправился на гастроли в другие регионы, выступил на закрытии летней Олимпиады в Сиднее. В 2002 ребята снова отправились на отдых, хотя иногда основатель появлялся с выступлениями после роспуска.
Сегодняшняя наша песня была написана в 1981 году как второй сингл дебютного альбома группы Business as Usual. Само название отсылает к фразе Land Down Under, которую часто переводят как "Земля под экватором" и которая является прозвищем Австралии.
И без лишних слов, группа Men at Work с песней Down Under

Сказка о короле Мурдасе. Из цикла "Сказки роботов". Станислав Лем. 1964

пер. Константин Васильевич Душенко
,Литературный уголок с OP-01,станислав лем,рассказ,Истории,литература,роботы,сказка,сны,длиннопост,Польша,страны
После доброго короля Геликсандра на трон вступил его сын Мурдас. Подданные впали в уныние, ибо был он честолюбив и пуглив: решил прозвище Великого заслужить, а боялся сквозняков, привидений, воска — ведь на вощеном полу ногу сломать недолго, родных, что в деле правления мешают, а пуще всего — предсказаний. Будучи коронован, тут же велел он по всему государству двери закрыть, окон не открывать, гадательные шкафы уничтожить, а изобретателю машины, которая привидения устраняла, пожаловал орден и пенсион. Машина и вправду была хороша — привидений он не увидел ни разу. Не выходил он и в сад, чтобы его не продуло, и прогуливался лишь по дворцу; дворец же имел он весьма обширный.
Однажды, прохаживаясь по коридорам и анфиладам, забрел он в старую часть дворца, куда ни разу еще не заглядывал. Сначала прошел он в залу, где стояла личная гвардия его прадеда, вся заводная, тех еще лет, когда об электричестве и не слышали. Во второй зале увидел он паровых рыцарей, тоже давно заржавевших, но и в этом не было для него ничего любопытного, и уже хотел он идти обратно, как вдруг заметил маленькую дверцу с надписью: «Не входить!» Покрывал ее толстый слой пыли, и король даже и не притронулся бы к ней, когда бы не эта надпись. Больно уж она его осердила. Это как же? Ему, королю, дерзают запреты какие-то устанавливать? Не без труда отворил он скрипучую дверцу и по крутой лесенке в заброшенную башню поднялся. А там стоял старый-престарый шкаф — медный, с рубиновыми индикаторами, ключиком и заслонкой. Понял король: перед ним гадательный шкаф — и разгневался пуще прежнего, что вопреки его воле оставили шкаф во дворце; но вдруг подумалось ему, что один-то раз можно испробовать, что бывает, когда шкаф гадает. Подошел он к шкафу на цыпочках, повернул несколько раз ключик, а когда ничего не случилось, постучал по заслонке. Шкаф хрипло вздохнул, заскрежетал всем своим механизмом и зыркнул на короля рубиновым глазком, как бы искоса. Припомнился тут королю косой взгляд дяди Ценандра, отцова брата, бывшего прежде его наставником. Верно, дядя и велел этот шкаф поставить ему назло, подумал король, иначе с чего бы шкафу косить?
Странно сделалось у него на душе, а шкаф, заикаясь, стал потихоньку наигрывать унылый мотив — точь-в-точь будто кто-то лопатой железное надгробие обстукивал, и из-под заслонки выпал черный листок с желтыми, как из кости, строчками.
Испугался король не на шутку, однако не мог перебороть любопытства. Схватил он листок и побежал с ним в опочивальню; когда же остался один, вынул листок из кармана. «Взгляну-ка, осторожности ради, одним только глазом», — решил он, да так и сделал. А на листке было написано вот что:
Царству на гóре сцепилась родня,
Сестры в раздоре, меж братьев резня,
Брата — с раската, сестер — на костер, крут кипяток — прыгай, сынок.
Родичи ропщут, дядья — за ножи, близятся бунты, грозят мятежи.
Ненадежны внук и зять, ну-ка, внука с зятем — взять,
Левой хлоп, правой трах, дядю в лоб, деда в пах,
Придержите-ка отца, пусть утонет до конца.
Умер зять — трупов пять, следом тесть — стало шесть,
Тетке плетка, внуку кнут, деверя на казнь ведут.
Нам родные хоть и милы, но милее их могилы,
Ибо семья — роковая змея, горе твое и погибель твоя.
Всех изведи и повсюду укройся,
Бойся не гроба, а снов своих бойся.
До того перепугался король Мурдас, что в глазах у него потемнело. Проклинал он свое легкомыслие, побудившее его завести гадательный шкаф. Но времени на сожаления не было — знал он, что нужно действовать, дабы не дошло до самого худшего. В значении предсказания он ни минуты не сомневался: как он давно уже подозревал, ему угрожали ближайшие родственники.
По правде говоря, неизвестно, так ли все в точности было, как мы рассказываем. Во всяком случае, события последовали за этим печальные и даже леденящие кровь. Король повелел казнить всю родню, один только дядя его, Ценандр, в последний момент сбежал, переодевшись пианолою. Это ему нисколько не помогло: в скором времени он был схвачен и обезглавлен. На этот раз король подписал приговор с чистым сердцем, ибо дядю схватили, когда он уже затевал заговор против монарха.
Осиротев столь внезапно, Мурдас облачился в траур. На душе у него было теперь спокойнее, хотя и печально, поскольку по природе своей он не был ни зол, ни жесток. Недолго длилась безмятежная королевская скорбь — пришло ему в голову, что могут быть родственники, о которых он ничего не знает. Любой его подданный мог оказаться в далеком родстве с ним; поэтому время от времени он казнил то одного, то другого, но это его вовсе не успокаивало: нельзя же быть королем без подданных, как же тут изведешь всех? Такой он сделался подозрительный, что велел припаять себя к трону, дабы никто его оттуда не свергнул, спал в бронированном колпаке и все думал без устали, что бы такое учинить. Наконец учинил он дело необычайное, настолько необычайное, что вряд ли сам до него додумался. Говорят, будто подсказал ему эту мысль бродячий купец, переодевшийся мудрецом, а может, мудрец, переодетый купцом, — разное в народе сказывают. Говорят, будто прислуга дворцовая видела кого-то с закрытым лицом, проходившего ночью в королевскую опочивальню. Одно несомненно: однажды Мурдас созвал всех придворных строителей, электрыцарских мастеров, лейб-наладчиков и стальмейстеров и велел им увеличить его особу, да так, чтобы вышла она за все горизонты.
Повеления эти были выполнены с поразительной быстротой, потому что директором проектной конторы назначил король заслуженного палача. Колонны электрозодчих и киберпрорабов принялись доставлять во дворец проволоку и катушки, а когда расширившийся король заполнил своей особой все здание так, что был одновременно на всех этажах, в подвалах и флигелях, пришел черед соседних с дворцом строений. Два года спустя распространился Мурдас на весь центр. Дома, недостаточно представительные, а значит, недостойные вмещать монаршую мысль, сравняли с землей и на их месте воздвигли электронные резиденции, именуемые усилителями Мурдаса.
Король разрастался постепенно и неустанно — многоэтажный, искусно смонтированный, усиленный личностными подстанциями, пока не стал наконец всею столицей, остановившись на ее заставах. На душе у него полегчало. Родных уже не было; ни масла пролитого, ни сквозняков он теперь не боялся, ведь тому, кто сразу пребывает везде, и шагу ступить незачем. «Государство — это я», — говаривал он, и не без оснований: кроме него, населявшего рядами электрозданий площади и проспекты, никого не осталось в столице, не считая, конечно, придворных обеспыльщиков и собственных его величества чистоблюстителей, что ухаживали за королевским мышлением, из здания в здание перетекавшим.
Так и кружило милю за милей по целому городу довольство Мурдаса тем, что удалось-таки ему достичь величия материального и буквального и притом укрыться повсюду, как наказывало гаданье, ибо отныне он был вездесущ в своем государстве. Особенно живописно выглядело это по вечерам, когда король-великан, разгораясь электрозаревом, переливался огнями-размышлениями, а потом постепенно гас, погружаясь в заслуженный сон. Но мрак беспамятства первых ночных часов сменялся трепетным мерцанием пробегавших через весь город огней. То начинали роиться монарший сны. Лавины сновидений королевских обрушивались на здания, и загорались во тьме их окна, и целые улицы мигали друг другу то красным, то фиолетовым светом, а придворные обеспыльщики, вышагивая по пустым тротуарам, вдыхая чад разогревшихся царственных кабелей и заглядывая украдкой в окна, в которых что-то сверкало, перешептывались меж собою:
— Ого! Не иначе кошмар какой-то мучает нынче Мурдаса — как бы нам потом не влетело!
Как-то ночью, после особенно хлопотливого дня — король обдумывал проекты новых орденов, которыми собирался себя наградить, — приснилось Мурдасу, будто дядя его, Ценандр, в ночной темноте прокрался в столицу и, завернувшись в черную епанчу, бродит по улицам, выискивая пособников для подлого заговора. Целыми отрядами вылезали из подземелий заговорщики в масках, и было их столько, и такая кипела в них жажда цареубийства, что Мурдас задрожал и пробудился в великом страхе.
Рассвело, и солнышко уже золотило белые тучки на небосклоне, так что Мурдас, успокоившись, сказал себе: «Сон — морока, и только» — и занялся снова прожектированием орденов, а те, что выдумал накануне, развешивали ему на террасах и на балконах. Однако, когда вечером отправился он на покой после трудов праведных, едва лишь задремав, увидел цареубийственный заговор в полном расцвете. Случилось так вот почему: от изменнического сна Мурдас пробудился не весь: городской центр, в котором и угнездилось крамольное сновидение, вовсе не просыпался, но по-прежнему почивал в объятьях ночного кошмара, король же наяву об этом ничего не ведал. Между тем изрядная часть его королевской особы, а именно кварталы Старого города, не отдавая себе отчета в том, что дядя-злодей и все его происки суть единственно видимость и мираж, продолжала упорствовать в кошмарном своем заблуждении.
В эту вторую ночь увидел Мурдас во сне, что дядя лихорадочно злоумышляет, скликая родню. Явились все до единого, поскрипывая посмертно шарнирами, и даже те, у коих недоставало важнейших частей, подымали мечи против законного повелителя! Движение оживилось необычайно. Толпы скрывающих свое лицо заговорщиков шепотом скандировали крамольные лозунги, в подвалах и подземельях шили мятежники черные стяги бунта, варили яды, вострили топоры, отливали медяшки-смертяшки и готовили решительную расправу с ненавистным Мурдасом.
Король испугался вторично, пробудился, весь трепеща от страха, и хотел уже вызвать Золотыми Воротами Уст Королевских все свое войско на помощь, дабы изрубило оно бунтовщиков на куски, но тут же сообразил, что не будет от этого проку. Не вступит же войско в его сновидение, чтобы подавить вызревающий там мятеж. Тогда попытался он одним лишь усилием воли пробудить те четыре квадратные мили своего естества, что упорно грезили о мятеже, но напрасно. Впрочем, по правде, не знал он, напрасно или же нет, ибо в бодрствующем состоянии не замечал крамолы, подымавшей голову лишь тогда, когда его одолевал сон.
Бодрствуя, король был лишен доступа во взбунтовавшиеся кварталы; оно и понятно: явь не способна проникнуть в сон, только другой сон мог бы туда внедриться. При таком обороте, решил Мурдас, лучше всего заснуть бы и пригрезить себе контрсон, да не какой-нибудь, а монархический, верный до гроба, с развевающимися знаменами, и только этот коронный сон, сплотившийся вокруг трона, сможет стереть в порошок самозваный кошмар.
Взялся Мурдас за дело, однако со страху не мог заснуть; тогда начал он считать про себя камешки, пока его не сморило. И оказалось, что сон во главе с дядей не только укрепился в центральных кварталах, но даже начал мерещить себе арсеналы, полные мощных бомб и фугасных снарядов. А сам он, как ни тужился, смог выснить одну лишь кавалерийскую роту, да и ту в пешем строю, с расстроенной дисциплиной и крышками от кастрюль вместо оружия. «Делать нечего, — подумал король, — не вышло, придется начать все сначала!» Стал он тогда просыпаться, нелегко ему это давалось, наконец очнулся он совершенно, и тогда-то ужасное зародилось в нем подозрение. В самом ли деле вернулся он к яви или же пребывает в другом сне, переживая только видимость бодрствования? Как поступить в ситуации столь запутанной? Спать или не спать? Вот в чем вопрос! Допустим, он спать не будет, почитая себя в безопасности, ведь наяву заговора нет и в помине. Оно бы неплохо, тогда тот, цареубийственный сон сам себе выснится и заснится, а с окончательным пробуждением монаршее величие восстановится во всей своей целостности. Прекрасно. Но если он не пригрезит себе контрсон, полагая себя пребывающим в безоблачной яви, а эта мнимая явь окажется вовсе не явью, но еще одним сном, соседствующим с тем, дядеватым, может случиться беда! Ибо в любую минуту вся эта банда проклятых цареубийц во главе с мерзейшим Ценандром может ворваться из того сновидения в это, прикидывающееся явью, чтобы лишить его трона и жизни!
Конечно, думал он, лишение совершится только во сне; но если заговор охватит всю мою царственную персону, если воцарится он в ней от гор до океанов, если — о ужас! — мне и не захочется просыпаться, что тогда?! Тогда я навеки буду отрезан от яви и дядя сделает со мной все что пожелает. Выдаст на муки и поругание; о тетках и говорить нечего, я хорошо их помню, они мне не спустят, что бы там ни было. Такой уж у них норов, то есть такой у них был норов или, вернее, снова есть в этом ужасном сне! Впрочем, что толковать о сне! Сон бывает лишь там, где есть также явь, в которую можно вернуться; там же, где яви нет (а как я вернусь, если им удастся запереть меня в снах?), где нет ничего, кроме сна, там сон единственная реальность, стало быть — явь. Вот ужас! И причиной всему, разумеется, этот фатальный избыток моей персональности, эта моя духовная экспансия, будь она неладна!
Отчаявшись, видя, что промедление смерти подобно, спасение усмотрел он единственно в срочной психической мобилизации. Нужно обязательно поступать так, как если бы я был во сне, сказал он себе. Я должен пригрезить себе верноподданнические толпы, горящие энтузиазмом, переполняемые обожанием, полки, преданные мне до конца, гибнущие с именем моим на устах, груды боеприпасов, и хорошо бы даже выснить себе какое-нибудь чудо-оружие, ведь во сне ничего невозможного нет: к примеру, средство для выведения близких, противодядьевую артиллерию или что-нибудь в этом роде, — тогда я опять буду готов к любой неожиданности, и, если даже крамола появится, хитростью и обманом переползая из сна в сон, я сокрушу ее в мгновение ока!
Вздохнул король всеми проспектами и площадями своего естества, до того все это было непросто, и приступил к делу, то есть заснул. Ожидал он увидеть построенные в каре стальные полки, ведомые поседевшими в боях генералами, и толпы, кричащие «ура» под треск барабанов и звон литавр, а увидел только малюсенький шурупик. Самый обыкновенный шуруп, с краешка слегка выщербленный, и все. Что с ним делать? Прикидывал король так и этак, а тем временем охватывала его тревога, все сильнее и сильнее, и слабость, и страх, и вдруг его осенило: да это же рифма на «труп»!
Весь задрожал король. Так, значит, символ конца, смерти, распада, значит, и вправду банда родных уже начала украдкой, молчком, подкопами, прорытыми в том его сне, пробираться в теперешний, — а он того и гляди рухнет в изменническую пропасть, сном под сном вырытую! Так, стало быть, конец уже близок! Смерть! Гибель! Но откуда же? Как? С какой стороны?
Засияли огнями десять тысяч личностных зданий, задрожали подстанции Величества, увешанные орденами, опоясанные лентами Великих Крестов, мерно позвякивали награды на ночном ветру — столь тяжко боролся король Мурдас со снящимся ему символом гибели. Наконец переборол его, пересилил, и улетучился тот без остатка, будто и не было его никогда. Смотрит король: где он? Наяву или в другом сновиденье? Вроде бы наяву, но как же удостовериться? Впрочем, может быть, сон о дяде перестал ему сниться и все тревоги напрасны? Но опять же: как об этом узнать? Иного способа нет, как только обшаривать и без устали перетряхивать снами-шпионами, выдающими себя за мятежников, все закоулки своей державной особы, все царство своего естества, и никогда уже не обретет король-дух покоя, вечно будет грозить ему заговор, снящийся где-то там, в отдаленнейшем уголке его колоссальной персоны! Так за дело же! Воплотим поскорее в явь благонамеренные сновиденья, пригрезим себе верноподданнические адреса и многолюдные депутации, сияющие ореолом благонадежности, обрушимся снами на все до единой персональные наши ложбинки, закутки, разветвления так, чтобы никакой подвох, никакой дядя не мог бы укрыться в них ни на миг! И вправду — послышалось милое сердцу шуршание знамен, дяди и след простыл, родных не видать, кругом одна только верность — кланяется и благодарит неустанно; звенят обтачиваемые на станке золотые медали, искры вылетают из-под резцов, которыми скульпторы памятники ему высекают.
Возвеселилась душа монаршья при виде штандартов с гербами, и ковриков, из окон вывешенных, и орудий, готовых к салюту, а трубачи уже медные трубы к губам подносят. Но когда присмотрелся он повнимательней к этой картине, заметил: что-то там вроде не так. Памятники — конечно, но как будто не очень похожие; в перекошенных лицах, в косом взоре статуй есть что-то от дяди. Знамена шуршат — правда; только вшита в них ленточка, маленькая, неотчетливая, как будто бы черная, а если не черная, так грязная, во всяком случае грязноватая. Это еще что? Не намеки ли?!
Боже праведный! Да ведь коврики — вытертые, с проплешинами, а дядя — он был плешив... Не может этого быть! «Долой! Назад! Проснуться! Очнуться!» — подумал король. «Трубить побудку, и вон из этого сна!» — хотел он закричать, но, когда все исчезло, легче ему не стало. Впал он из сна в сон — новый, снящийся предыдущему, а тот еще более раннему пригрезился, так что этот, теперешний, был уже будто третьей степени; уже совершенно явно все оборачивалось тут изменой, пахло отступничеством; знамена, словно перчатки, из королевских на изнанку черную выворачивались, ордена были с резьбой, словно шеи обезглавленные, а из сверкающих золотом труб не музыка боевая звучала, но дядин смех громыхал ему на погибель. Взревел король гласом иерихонским, кликнул войско — пусть хоть пиками колют, только бы разбудили! «Ущипните!» — требовал он громогласно. И снова: «Яви мне!!! Яви!!!» — впустую; и опять из цареубийственного, крамольного сна пытался он пробиться в коронный, но расплодилось в нем снов что собак, шныряли они повсюду, как крысы, ширился всюду кошмар, как чума, разносилось по городу — тишком, полушепотом, втихомолку, украдкой — неведомо что, но такое ужасное, что не приведи господь! Стоэтажным электронным громадам снились шурупики, трупики, медяшки-смертяшки, и в каждой личностной подстанции короля гнездилась шайка родных, и в каждом его усилителе хихикал дядя; задрожали этажи-миражи, сами собой перепуганные, и выроилось из них сто тысяч родни, самозваных претендентов на трон, инфантов-подкидышей, двоедушных, узурпаторов косоглазых, и хотя никто из них толком не знал, снящийся он или снящий, и кто кому снится, и зачем, и что из этого выйдет, но все как один ринулись они на Мурдаса, а на уме у них плаха, топор, весь разговор, воскресить, казнить опять, раз, два, три, четыре, пять, хочешь смейся, хочешь плачь, снимет голову палач, и потому лишь ничего пока не предпринимали, что не могли условиться, с чего им начать. Так вот и низвергался лавиной рой мыслей монарших, пока не сверкнула от перенапряжения вспышка. Не снящееся, а настоящее пламя поглотило золотые отблески в окнах королевской особы, и распался король Мурдас на сто тысяч снов, которые ничто уже, кроме пожара, не связывало, и полыхал долго...

Памятник Эндрю Бартону "Банджо" Патерсону возле Waltzing Matilda Centre в городе Уинтон, штат Квинсленд.

,памятник,Австралия,страны,поэт,баллада,писатель,журналист
Эндрю Бартон «Банджо» Патерсон (Andrew Barton «Banjo» Paterson, 17 февраля 1864 года, Нарамбла, Новый Южный Уэльс — 5 февраля 1941 года, Сидней) — австралийский поэт, автор баллад и стихотворений, действие которых происходит в сельской Австралии. Наиболее известное произведение Патерсона — «Танцующая Матильда» (Waltzing Matilda) — часто рассматривается как неофициальный гимн Австралии. Портрет Патерсона изображён на купюре в 10 австралийских долларов.
Именно в этом городе впервые публично исполнили "Waltzing Matilda".

Хантер Стоктон Томпсон и О́скар Зе́та Ако́ста-Фиерро в казино в "Caesars Palace", Лас-Вегас, штат Невада. Март-апрель 1971 года. Опубликовано в июле 1972 на обороте обложки первого издания "Страха и отвращения в Лас-Вегасе"

Creedence Clearwater Revival и Счастливый сын

Добрый вечер мои дорогие реакторослушатели.
Снова в эфире ваше любимое радио Реактор.
Сегодняшние наши гости - Creedence Clearwater Revival
Просуществовав всего пять лет на рубеже 60-70-х Creedence Clearwater Revival оставили огромный след в истории рок-музыки, а многие их хиты популярны до сих пор.
Как и другие группы, Creedence появились на свет и обрели себя далеко не сразу, зато о Джоне Фогерти этого сказать было нельзя.
Мечта Фогерти начала осуществляться шесть лет спустя, когда он свел знакомство с одноклассником Дугом Клиффордом, игравшим на ударных, а тот познакомил Джона с другим своим приятелем, пианистом Стю Куком. Этого оказалось достаточно, чтобы на свет появилась группа The Blue Velvets, игравшая все подряд – от песен Рэя Чарлза до инструментальных хитов Дуэйна Эдди и The Ventures.
Старший брат Джона Фогерти Том тоже был местной звездой рок-н-ролла, и его группа Spider Webb and The Insects даже ухитрилась подписать контракт с лейблом, но распалась, не дождавшись выпуска уже записанного сингла. Тогда Том попросил «младшенького» помочь ему на демо-записи, а впоследствии присоединился к его группе, получившей название Tommy Fogerty and the Blue Velvets. За этим последовали несколько не очень удачных синглов под разными названиями, пока глава лейбла Fantasy, приметившего группу, не переименовал ее в The Golliwogs – под влиянием моды на «битловские» названия. К тому времени Стю Кук переключился с фортепиано на бас, а Том Фогерти уступил место у микрофона Джону, который к тому же начал писать собственные песни. Увы, до славы, равной битловской, The Golliwogs было все так же далеко, хотя некоторые из их тогдашних песен обрели новую жизнь уже в эпоху Creedence.
Не добившись успеха со старым названием, музыканты решили кардинально сменить его, превратив в своего рода символическую формулу. Первой и самой знаменитой его частью стало имя подруги Тома Фогерти по имени Криденс Ньюболл, и должно было нести заряд позитива, как и финальное «Revival» – «перерождение». А среднее слово «Clearwater» ассоциировалось с движением в защиту природы.
Вскоре группа подписала с лейблом Fantasy Records контракт, который, как выяснилось впоследствии, оказался кабальным. Музыканты становились кем-то вроде наемных работников компании и могли быть уволены в любой момент, а пока должны были ежегодно выдавать некислое количество материала: по 12 «мастер-записей» в течение двух первых лет контракта, и по 24 – в течение каждого года из пяти оставшихся, и это же распространялось на возможные сольные записи. Впрочем, до поры до времени эти условия их не волновали…
Отточив мастерство на живых выступлениях, группа засела в студии, занявшись первым альбомом, и записала его практически вживую. Основную массу материала на нем составили песни Джона Фогерти, который рос как автор и исполнитель не по дням, а по часам. Однако еще большую известность получили две кавер-версии – «Suzie Q» и «I Put A Spell On You» куда лучше знают в исполнении Creedence, нежели в оригинальных версиях. Группа заявила о себе буквально с первых нот, а молодой напор Фогерти и компании стал отличным противовесом модной тогда расслабленно-психоделической музыке.
Начавшуюся полосу удач продолжил и второй альбом группы под названием «Bayou Country», подаривший Фогерти два первых собственных хита – «Born On The Bayou» и «Proud Mary». Вторая из этих песен вскоре вошла в репертуар Тины Тернер и прочно ассоциируется с черным американским Югом и пароходами на Миссисипи, хотя изначально писалась об уборщице, день за днем работающей в богатых домах. Не обошлось и без каверов: выбрав на сей раз знаменитый хит Литтл Ричарда «Good Golly Miss Molly», Фогерти пополнил список каверов, сыгранных не хуже оригинала. Эту пластинку можно назвать одной из первых и наиболее ярких работ стиля кантри-рок, без которой не было бы ни модного сейчас альтернативного кантри, ни большинства панк- и хэви-металлических вокалистов.
Стремительно растущая популярность группы привлекла внимание множества устроителей фестивалей, включая легендарный уже «Вудсток». К участию в нем Creedence привлекли едва ли не первыми: именно факт участия группы Фогерти позволил организаторам «Вудстока» заманить туда и других звезд, тогдашних и будущих. Увы, у самой группы остались не лучшие воспоминания о трех днях мира и музыки: перед музыкантами CCR выступали любимцы тогдашних хиппи Grateful Dead, не признававшие ни регламентов, ни вообще коротких выступлений. В итоге Creedence вышли на сцену за полночь, когда большинство зрителей, по словам самого Фогерти, «обдолбались и заснули». Группа выложилась по полной, сыграла один из своих классических сетов, но так и не попала в легендарный фильм-концерт Майкла Уэдли. А само ее выступление вышло в видео- и аудиоварианте лишь спустя добрых полвека.
Своего рода компенсацией за неудачу на «Вудстоке» стал новый альбом «Green River», ставший таким же популярным, как и предыдущие два. Группа продолжала создавать музыку на стыке ритм-энд-блюза, кантри, рока и соула, не уходя в музыкальные дебри, а сам Фогерти называет этот альбом самым личным и любимым из всех записанных Creedence. Слушатели оценили и исповедальность текстов, и по-прежнему мощное исполнение: заглавная «Green River» и «Bad Moon Rising» с тех пор прочно вошли в концертную программу Creedence, а впоследствии и самого Фогерти.
Мало-помалу в песнях коллектива начали проскальзывать политические нотки: в прессе даже протестовали против «коммунистической» группы из Калифорнии, которая «призывает молодежь к восстанию». Повод для этого, несомненно, был: достаточно вспомнить сатирическую «Fortunate Son» о богатых сынках, уклоняющихся от призыва. Впоследствии она, как и более поздняя «Run Through The Jungle», стала своего рода музыкальным символом войны во Вьетнаме.
Впрочем, такого рода политические заявления и скандалы не влияли ни на популярность группы, ни на качество ее музыки. Каждый новый альбом становился событием и расширял музыкальную палитру группы, остающейся квартетом на сцене. На альбоме «Cosmo’s Factory» к традиционному инструментарию добавились слайд-гитара, клавишные, саксофон, пленочные эффекты, на «Pendulum» – духовые и женский бэк-вокал, а в самих песнях начало чувствоваться влияние не только рока и ритм-энд-блюза, но и прогрессив-рока. Песни между тем становились все лучше и лучше: «Looking Out My Back Door», «Have You Ever Seen The Rain» или «Travelin’ Band», кажется, не оценил только глухой или ленивый.
Куда грустнее были начавшиеся трения внутри самой группы. Зимой 1971 года, после гастролей, Creedence ушли в творческий отпуск, из которого вернулись только три участника. Том Фогерти, чья роль в группе падала все больше, устал от изнурительных турне и хотел проводить больше времени с семьей, да и остальных участников начала тяготить роль аккомпанирующего состава при Джоне Фогерти. Пытаясь сохранить группу, гитарист настоял, чтобы на следующем альбоме звучали не только его песни, но оказал и коллегам, и группе медвежью услугу. Самыми заметными песнями на новом альбоме «Mardi Gras» оказалась написанная Фогерти «Sweet Hitch-Hiker» и спетая им же кавер-версия песни «Hello Mary Lou», а остальные песни, написанные Дугом Клиффордом и Стю Куком, едва ли были уровнем выше среднего. Обозреватель Rolling Stone Джон Ландау назвал «Mardi Gras» «худшим альбомом, который когда-либо выпускала великая группа», и неудивительно, что он стал последней ее работой.
Расставание участников коллектива было отнюдь не мирным. К концу совместной работы группа, озолотившая лейбл Fantasy и ее главу Сола Зэнца, оказалась, по сути, банкротом. Басист и ударник заявили, что причиной этого стали чересчур дружеские отношения Фогерти и Зэнца: по их словам, гитарист в свое время не подписал соглашение, которое бы смягчило условия давнего жесткого контракта, а потом одобрил авантюру, лишившую участников группы всех сбережений. После пяти лет разбирательств музыкантам присудили более 8 миллионов долларов, которых они так и не получили. Зато отношения между Фогерти и бывшими коллегами оказались безнадежно испорчены.
Дальнейшая история остальных музыкантов складывалась столь же безрадостно. Том Фогерти выпустил несколько симпатичных альбомов, не имевших большого успеха, а в 1990 году умер от СПИДа, вызванного переливанием зараженной крови. Кук и Клиффорд сосредоточились на сессионной работе, а в 90-е годы собрали трибьют-группу под названием Creedence Clearwater Revisited, ввязавшись в еще одно разбирательство с Фогерти.
Суд удовлетворил их право на это название, но чуть позже Джон Фогерти подложил коллегам еще одну свинью, отказавшись играть с ними на церемонии введения в Зал славы рок-н-ролла в 1993 году. И те узнали об этом буквально на саундчеке.
«Дуг и Клиффорд были вне себя», – вспоминал сын Тома Фогерти Джефф, специально для выступления разучивший отцовские партии ритм-гитары. В конечном счете песни Creedence на той церемонии все же звучали, но в исполнении Джона, Брюса Спрингстина, Робби Робертсона из The Band и других именитых музыкантов. С тех пор Фогерти в нескольких интервью намекал на то, что не возражает против реюниона – но такого рода обиды не забываются.
Сам Джон Фогерти сразу после распада группы начал успешную сольную карьеру, хотя на протяжении многих лет отказывался играть на концертах песни Creedence, чтобы не платить отчислений Fantasy Records. В конце концов его продолжавшийся контракт с Fantasy был выкуплен за миллион долларов, но в середине 80-х Фогерти прервал карьеру, слишком занятый судебными разбирательствами с лейблом и бывшими коллегами. Впрочем, в 1997 году он выпустил отличную пластинку «Blue Moon Swamp», а в новом веке, когда Сол Зэнц продал свою долю в компании, подписал новый контракт с лейблом, носившим теперь название Fantasy/Concord. И теперь его концертный сет в значительной степени состоит из песен, принесших ему славу в далекие 1960-е – благо голос его производит впечатление даже в домашних условиях.
Сегодняшняя наша песня из альбома Willy and the Poor Boys, записанного в 1969 году. Сингл был выпущен совместно с песней «Down on the Corner» в сентябре 1969 года.
На написание песни Джона Фогерти вдохновил в 1968 году Дэвид Эйзенхауэр, внук Дуайта Эйзенхауэра и зять президента Ричарда Никсона.
22 ноября 1969 года песня достигла 14-й позиции в чартах США, за неделю до того, как Billboard изменил методику расчёта для «двухсторонних синглов». На следующей неделе обе песни достигли 9-й, а 20 декабря 1969 года — 3-й позиции. В декабре 1970 года песня получила премию Золотой диск от Американской ассоциации звукозаписывающих компаний. Журнал Pitchfork Media разместил её под номером 17 в списке «200 величайших песен 1960-х» (The 200 Greatest Songs of the 1960s). Песня также находится на 99 месте в списке «500 величайших песен всех времён» по версии журнала Rolling Stone.
Итак, Creedence Clearwater Revival вместе с их песней «Fortunate Son» на пиратском радио Реактор.