Чернобыль ч.4.1 Авария
В один час двадцать три минуты сорок семь секунд реактор разрушился в результате теплового взрыва, вызванного разгоном мощности на мгновенных нейтронах. Это крах, предельная катастрофа, которая может быть на энергетическом реакторе. Ее не осмысливали, к ней не готовились, никаких технических мероприятий по локализации на блоке и станции не предусмотрено. Нет и организационных мер.
Растерянность, недоумение и полное непонимание, что и как это случилось, недолго владели нами. Навалились совершенно неотложные дела, выполнение которых вытеснило из головы все другие мысли.
Оглядываясь в прошлое, не знаю как и сказать - давнее (прошло больше пяти лет) или недавнее: все и до сих пор стоит перед глазами - с полным основанием констатирую, что тогда мы сделали все возможное в той экстремальной обстановке. Больше сделать полезного ничего было нельзя. Никакой паники, никакого психоза я не наблюдал. Ни один человек самовольно не покинул блок, уходили только по распоряжению. Все мы вышли из этого испытания с тяжкими повреждениями здоровья, для многих — роковыми.
Анатолий Дятлов, бывший заместитель главного инженера по эксплуатации ЧАЭСОни работали по инструкциям
Итак, 25 апреля 1986 года в 1 час 6 минут реактор РБМК-1000 4 энергоблока Чернобыльской АЭС начал разгружаться для вывода на плановый ремонт. Обычно в ходе плановых заглушений реактора проводились различные эксперименты. Так было и в этот раз. На 4 энергоблоке в тот день должно было пройти в общей сложности 4 эксперимента, в том числе и эксперимент на выбег турбогенератора №8. К 3 часам 47 минутам мощность реактора достигла половины номинальной (1600 МВт тепловых). Спустя двадцать минут начались вибрационные эксперименты на турбогенераторах под руководством начальника смены блока Александра Акимова. В 8 часов утра смену принял Игорь Казачков. Изначально предполагалось, что эксперимент с выбегом должен был быть проведён именно на его смене. Реактор уже начали готовить – в час дня отключили турбогенератор №7, в работе остался ТГ №8. К двум часам было начато выполнение программы – отключили систему аварийного охлаждения реактора (САОР).
Готовясь к эксперименту, я действовал в соответствии с программой. Единственным отклонением в этой программе от действующих инструкций было выведение системы безопасности. Я на своей смене вывел систему безопасности. Это все было напечатано в программе. Я смотрел на каждый пункт - сделать то, сделать то-то. Смотрю от начала и до конца. И по этим пунктам всем я не вижу, чтобы они от нас требовали чего-то запрещенного инструкцией. Повторяю - единственное, это вывод САОР - системы аварийного охлаждения реактора.
Опять-таки: почему я это сделал… Эта система безопасности создана на случай, если произойдет разрыв трубопровода большого диаметра. Но это, естественно, очень маленькая вероятность. Я думаю, не больше, чем упадет самолет на голову. Да, я предполагал, что через час-два блок будет остановлен. Но почему в эти час-два, которые впереди, произойдет разрыв? Нет, не должен был произойти.
Игорь Иванович Казачков, начальник смены блока №4 25 апреля 1986 года с 8 до 16 часов, цитируется по документальной повести Ю.Щербака «Чернобыль»
Но в это же время дальнейшее заглушение блока, а как следствие и проведение эксперимента, было запрещено диспетчером Киевэнерго. Дело в том, что на одной из тепловых станций начались проблемы, а потому возникло проседание общего количества вырабатываемой энергии, которое нужно было по требованию плана компенсировать. 4 блок ещё вырабатывал около 500 МВт электрических, а потому мог закрыть обнаружившееся проседание.
Всегда очень трудно с диспетчерами… там куча пререканий… и с другой стороны, может, так и надо: все-таки блок-миллионник - и его остановка для энергосистемы может иметь серьезные последствия. Частота может упасть до аварийной…
Юрий Трегуб, начальник смены блока №4 25 апреля 1986 года с 16 до 00 часов, цитируется по документальной повести Ю.Щербака «Чернобыль»
Ещё в семь утра началось ксеноновое отравление, и оперативный запас реактивности (ОЗР) снизился до значения в 13.2 стержня, что было нарушением регламента, запрещавшего эксплуатацию реактора при ОЗР менее 15 стержней ручного регулирования. Однако, по словам Дятлова, всё было не совсем так. Он говорит о том, что компьютер в силу сбоя не учёл тот факт, что 12 стержней, которые находились в промежуточных положениях внутри активной зоны, с запасом компенсировали недостающие 1.8 стержня.
Так или иначе, но по данным оперативного журнала к половине четвёртого ОЗР уже повысился до 16.8 стержня, а к моменту получения разрешения диспетчера Киевэнерго на дальнейшее разрешение мощности (23 часа 10 минут) ОЗР составлял 26 стержней.
Это уже была заканчивающаяся смена Юрия Трегуба. Практически всю свою смену он занимался изучением программы испытаний.
Связаться с руководством я не мог, потому что в 5 часов уже никого не было, а желание с ними поговорить у меня появилось не сразу. Только после того, как я внимательно ознакомился с программой, только тогда у меня появилась куча вопросов к программе. <…> Программа мне не понравилась своей неконкретностью. Видно было, что ее составлял электрик - Метленко или кто там составлял из Донтехэнерго
Юрий Трегуб
Разрешения на начало эксперимента Трегуб не получил, начальство в лице главинженера станции Фомина и его зама Дятлова требовало от него дождаться Дятлова. К моменту передачи Трегубом смены Александру Акимову он уже присутствовал на блочном щите управления четвёртым блоком (БЩУ-4). На этом этапе мощность реактора составляла 720 МВт тепловых. Спустя 25 минут произошло одно из главных событий той ночи.
Акимов (чаще публикуется его фото в очках), Топтунов и Дятлов (фото с суда). Фотографии Трегуба и Казачкова найти не удалось, увы Старший инженер управления реактором (СИУР) Леонид Топтунов ходе планового перехода с локального автоматического регулятора мощности на основной «уронил» мощность до 30 МВт тепловых. Строго говоря, после этого следовало остановить реактор, однако на БЩУ-4 по предложению начальника смены блока приняли решение поднять мощность хотя бы до 200 МВт тепловых, дабы поставить реактор на автоматическое регулирование. Трегуб и Акимов помогали Топтунову исправить его ошибку, так как у последнего перед глазами было слишком много различных регуляторов, датчиков и прочего, ему необходимо было совершать множество операций.
Мы с Акимовым поменялись местами, я стоял возле показателя мощности, а Акимов вытягивал ручки управления регуляторами. А Топтунов стал стержни защиты вынимать, чтобы мощность удержать. Тянул почему-то больше с третьего и четвертого квадрантов. Я ему говорю: "Что же ты неравномерно тянешь? Вот здесь надо тянуть". А мощность снижалась. И с этого момента я стал ему подсказывать, какие стержни свободны для того, чтобы их извлекать. Поднимать стержни - это прямая обязанность Топтунова. Но у нас как практиковалось? Когда такая ситуация, то кто-нибудь подсказывает, какие стержни правильно выбрать. Надо равномерно вынимать. Я ему советовал. В одних случаях он соглашался, в других нет. Я говорю: "Вот свободный и вот свободный стержень. Можешь извлекать". Он или этот брал, или делал по-своему. Я ему на правой половине показал эти стержни, и вплоть до того, как мы поднялись на мощность 200 мегаватт и включили автомат, я от него не отходил. Нам надо было удержать мощность, удержать ее падение. <…>
Этот момент с удержанием мощности был несколько нервным, но в целом, как только вышли на мощность 200 мегаватт и стали на автомат, все успокоились. Правда, мне не нравились эти 200 мегаватт, я ведь был когда-то СИУРом и считаю, что это не самый лучший режим для реактора РБМК. Но здесь не я решал. Двести так двести. В общем, как только стали на автомат, я ушел от Топтунова.
Юрий Трегуб
Подъём мощности завершился к 1:03 ночи, тогда же включили и главные циркуляционные насосы (ГЦН) №7 и №8, вызвав тем самым увеличение расхода воды. Кроме того, в промежутке между 0:34 и 0:43 были заблокированы два сигнала автоматической защиты (АЗ) – по низкому уровню теплоносителя в барабан-сепараторах и по отключению двух турбогенераторов. Однако самым важным моментом, конечно же, была эксплуатация реактора на слишком низкой мощности, наложившаяся на повышенный расход теплоносителя и возникший из-за этого его недогрев. Каждый из этих факторов сам по себе не должен был вызвать серьёзных проблем, да даже не был запрещён никакими нормативными документами. Начиная финальную подготовку к испытаниям, персонал не мог знать, в какую ловушку он себя загнал.
К 1 часу 23 минутам всё было готово, и в 1:23:04 был включен осциллограф и нажата кнопка «Максимальная проектная авария», специально врезанная для эксперимента. Начался выбег турбины. Предполагалось, что с началом выбега будет нажата и кнопка АЗ-5, которая начнёт ввод стержней аварийной защиты для полной остановки реактора. Однако Акимов приказал это сделать позже на 36 секунд – в 1:23:40.
До 01 часа 23 минут 40 секунд не отмечается изменений параметров на блоке. Выбег проходит спокойно. На БЩУ тихо, никаких разговоров.
Услыхав какой-то разговор, я обернулся и увидел, что оператор реактора Л. Топтунов разговаривает с А. Акимовым. Я находился от них метрах в десяти и что сказал Топтунов не слышал. Саша Акимов приказал глушить реактор и показал пальцем - дави кнопку. Сам снова обернулся к панели безопасности, за которой наблюдал.
В их поведении не было ничего тревожного, спокойный разговор, спокойная команда. Это подтверждают Г.П.Метленко и только что вошедший на блочный щит мастер электроцеха А.Кухарь.
Анатолий Дятлов.
Мы не знали, как работает оборудование от выбега, поэтому в первые секунды я воспринял… появился какой-то нехороший такой звук. Я думал, что это звук тормозящейся турбины. Я все это как-то серо помню… сам звук я не помню, но помню, как его описывал в первые дни аварии: как если бы "Волга" на полном ходу начала тормозить и юзом бы шла. Такой звук: ду-ду-ду-ду… Переходящий в грохот. Появилась вибрация здания. Да, я подумал, что это нехорошо. Но что это - наверно, ситуация выбега.
БЩУ дрожал. Но не как при землетрясении. Если посчитать до десяти секунд - раздавался рокот, частота колебаний падала. А мощность их росла. Затем прозвучал удар.
Я из-за того, что был ближе к турбине, посчитал, что вылетела лопатка. Но это просто субъективное, потому что я ничего такого никогда не видел…
Киршенбаум крикнул: "Гидроудар в деаэраторах!" Удар этот был не очень. По сравнению с тем, что было потом. Хотя сильный удар. Сотрясло БЩУ. И когда СИУТ крикнул, я заметил, что заработала сигнализация главных предохранительных клапанов. Мелькнуло в уме: "Восемь клапанов… открытое состояние!" Я отскочил, и в это время последовал второй удар. Вот это был очень сильный удар. Посыпалась штукатурка, все здание заходило… свет потух, потом восстановилось аварийное питание. Я отскочил от места, где стоял, потому что ничего там не видел. Видел только, что открыты главные предохранительные клапаны. Открытие одного ГПК - это аварийная ситуация, а восемь ГПК - это уже было такое… что-то сверхъестественное… Единственное - у нас была надежда, что это ложный сигнал в результате гидроудара
Юрий Трегуб
Вот когда мы возвращались к себе в больницу - а ехали мы с водителем Анатолием Гумаровым, он осетин, ему лет тридцать, - мы увидели ТО. Как это было? Ночью едем, город пустой, спит, я рядом с водителем. Вижу две вспышки со стороны Припяти, мы сначала не поняли, что с атомной. Мы ехали по Курчатова, когда увидели вспышки. Подумали, что это зарницы. Потому что кругом дома, мы атомной станции не видели. Только вспышки. Как молнии, может, чуть больше, чем молния. Грохота мы не услыхали. Мотор работал. Потом на блоке нам сказали, что жахнуло здорово. И наша диспетчер слыхала взрыв. Один, а потом второй сразу же. Толя еще сказал: "Зарницы не зарницы, не пойму". Он сам охотник, поэтому его немножко смутило. Ночь была тихая, звездная, ничего такого…
Валентин Белоконь, врач Скорой помощи, цитируется по документальной повести Ю. Щербака «Чернобыль»
Двадцать шестого я работал ночью, как раз во время происшествия. Наша азотно-кислородная станция где-то в 200 метрах от четвертого блока. Мы почувствовали подземный толчок, типа небольшого землетрясения, а потом, секунды через 3-4, была вспышка над зданием четвертого блока. Я как раз посредине зала находился в кабине, хотел выйти после этого землетрясения, повернулся, а тут как раз в окно вспышка такая - типа фотовспышки. Через ленточное остекление я все это узрел… Ну а потом мы продолжали спокойно работать, потому что наше оборудование таково, что, даже если блок остановлен, мы все равно должны продукцию давать. Она идет для охлаждения реакторного пространства, и азот жидкий и газообразный постоянно используется.
Николай Бондаренко, аппаратчик воздухоразделения на азотно-кислородной станции, цитируется по документальной повести Ю. Щербака «Чернобыль»
Комиссия Госпроматомэнергонадзора 1991 года во главе с Н.А.Штейнбергом Рисунок взрывов за авторством Константина Чечерова (почитайте — очень интересный человек) из книги Николая Карпана «Чернобыль. Месть мирного атома». Для понимания — схема ОР — дно активной зоны, схема С — опора реактора, схема Е — крышка реактора (её масса по разным оценкам составляет от 500 до 2000 тонн). Вот так по-разному описывают момент, поделивший жизнь сотрудников АЭС, жителей Припяти, тридцатикилометровой зоны отчуждения, зоны безусловного (обязательного) отселения, а также более 600 тысяч ликвидаторов на ДО и ПОСЛЕ.
Предыдущая часть
Отличный комментарий!