В клоаке
1Петровича ждала смерть. Неминуемая, неотвратимая смерть, и каждый в очереди понимал это. А главное, что понимал сам Петрович. Он зажал себе рот рукой, но было поздно.
— Был мужик и нет мужика, — прокомментировал кто-то. Бабушки крестились, подростки смотрели сочувственно.
Петрович сказал «последний» вместо «крайний», и это стало его приговором.
С того злополучного дня в его жизни и появилась Девочка, тьмой и гнилью вторгнувшаяся в жизнь старого панельного дома.
***
— Вот срань!
Не суждено было сегодня мужчине добраться до дома засветло. Облезлая Семерка Петровича встала, корчась в предсмертных конвульсиях. Что-то умерло в его бессмертном синеньком «танке» — что-то совершенно неинтересное и чересчур сложное, чтоб в этом разбираться, потому что далее Петровичу пришлось звонить эвакуатору и топать до дома на своих двоих — благо, напрямую до дома недалеко. Однако, не очень приятно — путь лежал через старое кладбище, утопающее в болоте. А что делать? Автобусы, проседающие под тяжестью людей, вываливающихся из дверей на каждой остановке — точно не вариант. Придется немножко вымазаться. Проводив пострадавшую «кобылку» грустным взглядом, Петрович пошел.
Шагая мимо утопающих в болоте крестов по чавкающей жиже, Петрович охладил свой пыл, связанный с развалюхой машиной. Мимо заросших могил, мимо камышовых зарослей, вдыхая мертвенный, пропитанный жутью воздух… Что ж, идти по годами нехоженому кладбищу даже бывалому крепкому мужику страшновато. Конечно, не станешь ждать какого-нибудь упыря под кустом. Даже по меркам упыря, пожалуй, не самое комфортное место. Скорее бы уже домой… «У-ху, у-ху», — кукушка…
— Кукушка, сколько мне жить осталось? — спросил Петрович. В ответ тишина. — Ну и иди нахер.
И мужик дошел. По колено в грязи, но дошел — и слава Богу. Сейчас бы жена убила за вонючие грязные следы в прихожке. Если бы она у Петровича была. Так что мужик, не заморачиваясь, оставил ботинки, полные болота, прям так. Хоть какая-то радость — некому больше пилить.
А вообще, жена у Петровича была. И дочь была. Нормальная такая семья с Петровичем во главе — хорошо всё было. А потом бац — и нету семьи. Дочка залетела в семнадцать и убилась. Жена недолго с мужем скорбела — через месяц ушла к богатенькому начальнику. Вот и нет счастливой семьи, как никогда и не было. Он старался как можно реже вспоминать об этом. Тяжелые воспоминания сильно ранили, казалось, давно одеревеневшее сердце.
Петрович вздохнул. Плюхнулся на потёртый диван, покорно прогнувшийся под его телом. Включил телевизор, открыл банку пива. Обыденность.
Ноги были покрыты лёгким налётом тины. Надо будет помыть.
По телеку новости, как всегда. Тупо глядя в свою внушительного размера «плазму» испещренную полосами сгоревших пикселей, Петрович пригублял пиваса. «В думе рассматривают новый законопроект о запрете абортов. С инициативой о запрете абортов ранее неоднократно обращались представители РПЦ», — говорила тетенька в телевизоре. Петрович обмозговал информацию, насколько мог, и подумал, что его Родина движется к лучшему. В свете экрана ковёр на стене казался то одного, то другого цвета.
Разное в жизни бывает, и необычные звуки в квартире — далеко не самое странное и даже не очень-то пугающее явление. Петрович сделал телевизор погромче: Сирия и Украина интересовали его больше, чем то-ли плеск, то ли всхлип, то ли вздох за собственной спиной. Дом старый, страшный и насквозь пронзённый запахом плесени — может стену повело, может ещё что. Вероятность того, что кто-то из соседей рано или поздно забудет выключить газ, пугала гораздо больше, чем очередной скрип, очередное бульканье, опять скрип и опять бульканье.
Будто кто-то шёл.
Петрович нехотя обернулся, не выпуская пиво из рук.
— …сохраним духовные скрепы, — прошипело искажённое, серо-бордовое изображение попа сквозь усилившиеся помехи. Дальнейшие слова слились в один большой гул, как это иногда бывает с древней, сто раз ломаной и сто один раз починенной техникой.
В зале — в самой тёмной, самой далёкой от телевизора и самой близкой к прихожей стороне стояли ботинки, сочившиеся тёмно-зелёной жижей. Петрович нахмурился, мужественно преодолевая собственное опьянение.
Он оставил обувь не здесь. Точно не здесь.
Ботинки шагнули вперёд, разбрызгивая во все стороны кладбищенскую грязь, и Петрович запустил в них банкой. Промазал. Пиво разлилось на полу, по желтоватой луже с бульканьем пробежались чьи-то невидимые маленькие ноги, измазанные тиной. Петрович испуганно вскочил и, кинув в сторону Этого пульт от телевизора, помчался в единственную комнату, которая закрывалась изнутри, пока эта тварь его не догнала.
Подрагивающие руки вставили засов в паз. Мигнула лампа, включился свет. Висящее над унитазом мутное зеркало отразило покрасневшие глаза Петровича.
— …алкогольный делирий… — насмешливо пророкотал телевизор из зала, как вдруг, судя по характерному потрескиванию, выключился совсем.
На некоторое время стало тихо, и Петрович слышал только собственное тяжёлое дыхание. «Слава Богу, пронесло», — прошептал мужик и на всякий случай перекрестился. Выйти он не осмеливался. Опершись спиной на облезлую дверь и вытянув ноги, насколько позволяла противоположная стена, он глубоко вдохнул, и прикрыл глаза.
Зря.
В спину мужчины толкалось нечто с силой какого-то бешеного зверя. Глаза Петровича готовы были вывалиться из глазниц. Как ужаленный он метнулся подальше от двери. Она содрогалась под ударами. Засов трещал, а сердце туалетного узника билось до исступления.
Нечто за дверью прекратило дубасить. Оно начало скрежетать. Отвратительный, мерзкий скрип когтей о покрытую краской поверхность сводил с ума.
«Скррррррр… Скррррр…»
Петровичу оставалось молиться. Лицо и спина покрылись холодным потом. Взяв дрожащими мокрыми руками серебряный крест, он поднес его к губам и начал молиться, как мог, скорчившись в углу, как беспомощный котенок.
— Господи, помилуй, господи… — нечто долбануло по двери сильнее прежнего, — пожалуйста, Господи, — раздалось отвратительное старческое кряхтение и болотное чавканье. Оно чмокало, как слякоть под ногами, и так смачно, так мерзко, как будто наслаждалось — Боже, за что?! — еще мощный удар. Чудовище тяжело дышало.
— Сдохни-сдохни-сдо-о-охни, умри, подыха-а-ай, мужи-и-ик!
Петрович чувствовал, что земля уходит из-под него. Вероятность потери сознания показалась ему спасением.
…Странно, как одна банка пива могла довести до таких глюков. Петрович вообще не напивался больше меры. Больше «Балтику» не брать. До чего абсурдное положение занимал мужик сейчас: лежа на полу в совмещенном туалете, в мокрых грязных носках и штанах, по колено измазанных в смердящем болоте. Он долго колебался, прежде чем осторожно выйти из уборной, для которой больше бы подошло название «сортир». Едва его нога ступила на кафельный пол, как мужчина потерял равновесие, поскользнувшись на чем-то очень скользком, и его ноги улетели выше головы. Мужик ударился головой. Шишкарь будет знатный. А за окном уже был разгар утра (благо, сегодня выходной), мужик поднялся. Ну и срач… Отборно выругавшись, Петрович начал отмывать грязные следы, слишком маленькие, однако, для его медвежьей ноги. Он тряхнул головой, отгоняя подозрения, и продолжил размазывать грязь по полу, называя это «уборкой». Тряпка отправилась тухнуть куда-то в ванную бесформенным вонючим комком. С чувством самодовольства от того, как справляется без заботливых женских рук, Петрович направился к холодильнику. Противные магнитики повалились с дверцы, когда мужик ее открыл. Какой дурак вообще придумал лепить их? Но не снимать же — жалко такое-то богатство. А в холодильнике кот наплакал. Придется идти в магазин.
Выходные Петровича проходили, прямо скажем, не очень. Одиночество давало о себе знать. У него не осталось ни родителей, за которыми можно было бы ухаживать, ни семьи, ни друзей. Он жил эту жизнь как мог, как знал, не пытаясь чего-либо изменить. Возможно, придет время, и всё станет лучше… Ведь главное — верить.
И не бояться проходить мимо туалета, что очень тупо для взрослого мужика. Но всё-таки были там какие-то звуки, отдалённо напоминающие вой брошенных на дачах собак, голодных и одичавших. Ночью или ближе к вечеру это происходило.
Но ничего странного или страшного Петрович больше не видел. А гудеть могли и трубы. Они здесь ни к чёрту, но поменять-подлатать руки не доходили, и Петрович оставался сапожником без сапог — он работал сантехником. А ещё разные странные звуки могла издавать какая-нибудь соседская техника. Эти мысли успокаивали, пока он ранним и пасмурным утром наступившего понедельника восседал на «троне», прежде чем идти вкалывать. Мало смысла закрываться в туалете, когда живёшь один, но Петрович от греха подальше задвинул засов. С другой стороны, опасность могла поджидать не только снаружи…
И она, кажись, поджидала… Вдруг Петрович почувствовал, как что-то из унитаза коснулось его «сокровенного». Что-то холодное и скользкое. Возможно, ему показалось, но в этот раз терпение мужика лопнуло. Чертовщина, творившаяся в доме, сводила его с ума, не давая спокойно спать. Он стал нервным, воспаленные глаза блуждали. Это надо остановить. Но как? Петрович никогда не верил во всякую мистику. Он вырос православным человеком, ну, по крайней мере, крест всегда был при нем. Пусть черти к другим лезут, а не к нему! За что?!
Мужик выскочил из сортира, и кинулся прочь из проклятой квартиры. Сейчас работа, как никогда, была спасением. Петрович, было, подумал, что, возможно, его унылый образ жизни начинает давать свои плоды, и он сходит с ума. Но за что ему такое, за что судьба подкидывает всё новые и новые беды? «А вдруг это магия?» — осенило мужика. Что ж, Интернет в помощь.
Баба Зинаида снимает порчу, делает заговоры на деньги, на любовь, на удачу, отворот, приворот, излечивает болезни почек, сердца, больные кости и суставы, и всё с божьей помощью. Работа на дому. Обереги.
Хорошее предложение. Все отзывы положительные, а цена — пффф. Одно из самых дешевых предложений среди имеющихся. Петрович позвонил по номеру, указанному на сайте колдуньи. Ответила молодая девочка-секретарша. Сеанс был назначен на тот же день к превеликому удовольствию мужчины. Конечно, за небольшую дополнительную плату. И, с облегчением покидая дом, Петрович наконец-то почувствовал приятный благоухающий ветер перемен. Перемен к лучшему.
***
— Вижу, вижу… — шептала баба Зинаида, с закрытыми глазами шагая в сторону ванной комнаты. — Всё-ё-ё вижу… Ай, черти проклятые!
Бабка врезалась в дверь, которую Петрович не успел перед её загнутым носом открыть.
— В общем, плохи дела, цена вырастает вдвое против уговора, ясно? — Зинаида, морщась, потёрла лоб, на котором медленно, но верно появлялась хорошая шишка. — Проклятье чую. Проклятье… Проклятье… Эм… — старческие, подслеповатые глаза заметили трещину на зеркале, отстающие от стен обои, дешёвые вещи, — проклятье бедности!
— Не поспоришь, — согласился Петрович. — Но это ладно, мы люди скромные, привыкшие. А вот то, что в последние дни начало твориться — это же ни в какие ворота! Шумы какие-то и… — Петрович смутился, — …и другое разное. В районе туалета и ванной, они у меня раздельные. Может быть сущность какая завелась. Уж не знаю, что и думать.
На секунду в глазах женщины промелькнуло выражение полнейшего скептицизма, но она тут же вернула себе вид человека загадочного и избранного.
— Ничего-ничего, проведём зачистку, тысяча рублей кстати, потом оберег на квартиру сделаем, тоже тысяча сверху между проч…
Зинаида замерла. Через мгновение Петрович понял, почему.
В неправильно установленной трубе, идущей от ванной до туалета сквозь стену, кто-то полз. Шлепки с равными интервалами смещались вперёд, и можно было представить, как некто переставляет одну руку, затем другую, затем по очереди подтягивает ноги.
Булькнуло в туалете, и всё затихло. Зинаида и Петрович, не сговариваясь, крадучись вышли из ванной и направились туда.
— Чуете за дверью что-нибудь? — прошептал Петрович.
— Я тебе что, собака? — шикнула на него Зинаида. — Бабушка моя покойная может и увидела бы что-то, да только нет её с нами больше.
Петрович приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Пусто.
Они зашли в маленькую комнату. Зинаида длинными желтоватыми ногтями подняла крышку унитаза.
Внутри лежали длинные, чёрные, женские волосы.
— Водил домой кого-то? — бабка выгнула бровь. — Девки есть?
— Нет, — Петрович как сантехник совершенно не понимал, откуда взялись волосы.
— Хм… Значит так, дорогой, — Зинаида впервые посмотрела на него спокойно и серьёзно. — Что смогу, сделаю, как меня в детстве учили, но многого не обещаю. Собрал те травы, что я просила? Угу, молодец, тогда начинаем. Эх, давно я этого по-настоящему не делала — людям обычно ведь только кажется, что виноват чёрт или бес, потому что не хочется видеть причину несчастий в самом себе…
Целый час в квартире горели благовония, а Зинаида читала по памяти что-то древнее, глубоко языческое, не забывая при этом молиться господу нашему православному. Когда повсюду были напиханы маленькие свертки с травами и нарисованы в укромных уголках знаки-обереги, Зинаида сказала, что сделала всё, что могла, и быстро схватила протянутые деньги, тут же исчезнувшие в многочисленных складках пышной, почти цыганский юбки.
— Теперь хорошо всё будет, — уходя, бабка обернулась и дважды перекрестила стоящего в дверном проёме Петровича. Когда морщинистая рука поднялась для третьего раза, Зинаида вдруг вздрогнула, развернулась и начала поспешно спускаться по лестнице, чуть ли не перепрыгивая через ступени.
Петрович непонимающе уставился ей вслед, как вдруг заметил рядом с собственной тенью ещё одну, в разы меньшую. Это было похоже на девочку с длинными волосами, но когда Петрович резко обернулся, то увидел лишь напольный светильник с кисточками по краям, который как обычно освещал прихожую.
— Шарлатанка, — бесцветно буркнул Петрович. Страх сковал сердце в тиски. А вдруг нет? Вдруг бабкины пляски чем-то да помогли? Он не отпускал эту смутную надежду. Возможно, только вера в самую ничтожную вероятность лучшего помогла ему не свихнуться. Его ждала очередная ночь в страхе и молитве неизвестно кому или чему.
Отличный комментарий!