Ее дети, как правило, не имели привычки сбегать, да и способностью к передвижению, в общем-то, не обладали. Все, как миленькие, смиренно и молча плавали мягкой кашицей в банках с вареньем – у таких и мыслей о дурном не возникало, в этом Изольда была уверена. И черт дернул завести себе живого ребенка, с подвижными, не отделенными от тела конечностями. Знала Изольда, как пить дать знала – с такими детьми хлопот не оберешься. Вот и случилось несчастье – пропала, поганка. Сбежала, как пить дать сбежала, неблагодарная.
А ведь любила она эту девочку. Заботилась, мыла с мылом, одевала, вареньями своими кормила. Даже ножки не вырвала, чтобы дите ими не бегало, а лишь слегка надломила – пожалела юную красоту. И планы у Изольды были грандиозные. Всю жизнь ребенку расписала по плану – аккуратно, разборчивым почерком; по пунктам, со сносками и примечаниями. Написанное даже наизусть выучила на случай утери важного документа. Сколько сил, труда, нервов и душевных переживаний вложено, но разве ж дите необученное поймет их так, сразу, не набравшись ума, не прочитав? Не выучив?
А жизнь, меж тем, ребенку (имя ему Изольда дать не озаботилась – рано еще, как ей казалось) уготована была интересная. Со шляпками, украшениями, хитроумными прическами, чулками, заморскими духами, фруктами, шампунями и разноцветными подарками. И, конечно, со свадебными платьями. На каждую будущую свадьбу Изольда мечтала сшить девочке по одному необыкновенному платью, отмечая наряд чем-нибудь эдаким, особенным, символическим. Представлялось Изольде, как от свадьбы к свадьбе наряд невесты, к примеру, становится все темнее цветом (очень символично), все тяжелее от каменьев и украшений и, скажем, пышнее. Пусть первое платье, рассуждала Изольда, отличается простым кроем, скромностью и ослепительной белизной, а последнее (двадцать первое? сорок второе?) нальется темно-красным, набухнет в юбках и растечется по полу багровым шлейфом из тяжелой бархатной ткани, переливающейся черными каменьями. Очень символично, думала Изольда. Своим фантазиям она очень радовалась.
А мужчины пусть будут одинаковые. От них, собственно, многого и не требовалось. Лишь бы на ногах церемонию отстояли, да нужными словами свою добрую волю к служению подтвердили, а после уж Изольда сама разберется, кого и как обрабатывать – после первой брачной ночи девочке уже можно будет спокойно отдыхать.
Хорошо, конечно, если мужчины будут крепки, здоровы и в хорошей форме. Больных долго обрабатывать придется (наверняка понадобится термическая обработка, что очень непросто будет устроить из-за нынешних проблем с печкой), чтобы всяческие яды из организма вывести, а тучных Изольде будет очень утомительно избавлять от жира, обилие которого очень попортит будущее варенье. Наученная на детях Изольда уже хорошо знала все тонкости работы с человеческим организмом, хотя и подозревала, что со взрослыми хлопот будет побольше.
Но куда деваться, когда дети нынче совсем другие пошли? Все меньше их на улицах видно – поди все по комнатам за компьютерами расселись. Они и в школу-то не все ходят, а кто ходит, на сладости уже не покупается; хоть мешок конфет за собой тащи со своим ревматизмом, а они носы воротят – ни за что за тобой не пойдут. И кто их, поганцев, этому научил? Неужели родители?
Ну нет, что за вздор, думала Изольда, с кряхтением и скрипом в костях шаркая по кухне в поисках пропавшей девицы. Никакие родители ребенка хорошему, доброму и вечному научить не смогут. Сколько сил, труда, нервов и душевных переживаний ни вкладывай. Эту вот не научила, думала с горечью Изольда, а ведь такая, казалось, хорошая, светлая девочка была.
Совсем скоро в одном из углов кухни Изольда нашла самодельный тоннель, через который девица, видать, и ускользнула. Совсем узенький – в такой нипочем не пролезть. До чего хитрый, злобный ребенок.
Протянув руку в нору и ничего не там не нащупав, Изольда громко, с хрипом и искренней обидой в груди вздохнула. И взглянула с нежностью на свои банки с вареньем.
Ее дети, как правило, не имели привычки сбегать, да и способностью к передвижению, в общем-то, не обладали. Все, как миленькие, смиренно и молча плавали мягкой кашицей в банках с вареньем – у таких и мыслей о дурном не возникало, в этом Изольда была уверена. И черт дернул завести себе живого ребенка, с подвижными, не отделенными от тела конечностями. Знала Изольда, как пить дать знала – с такими детьми хлопот не оберешься. Вот и случилось несчастье – пропала, поганка. Сбежала, как пить дать сбежала, неблагодарная.
А ведь любила она эту девочку. Заботилась, мыла с мылом, одевала, вареньями своими кормила. Даже ножки не вырвала, чтобы дите ими не бегало, а лишь слегка надломила – пожалела юную красоту. И планы у Изольды были грандиозные. Всю жизнь ребенку расписала по плану – аккуратно, разборчивым почерком; по пунктам, со сносками и примечаниями. Написанное даже наизусть выучила на случай утери важного документа. Сколько сил, труда, нервов и душевных переживаний вложено, но разве ж дите необученное поймет их так, сразу, не набравшись ума, не прочитав? Не выучив?
А жизнь, меж тем, ребенку (имя ему Изольда дать не озаботилась – рано еще, как ей казалось) уготована была интересная. Со шляпками, украшениями, хитроумными прическами, чулками, заморскими духами, фруктами, шампунями и разноцветными подарками. И, конечно, со свадебными платьями. На каждую будущую свадьбу Изольда мечтала сшить девочке по одному необыкновенному платью, отмечая наряд чем-нибудь эдаким, особенным, символическим. Представлялось Изольде, как от свадьбы к свадьбе наряд невесты, к примеру, становится все темнее цветом (очень символично), все тяжелее от каменьев и украшений и, скажем, пышнее. Пусть первое платье, рассуждала Изольда, отличается простым кроем, скромностью и ослепительной белизной, а последнее (двадцать первое? сорок второе?) нальется темно-красным, набухнет в юбках и растечется по полу багровым шлейфом из тяжелой бархатной ткани, переливающейся черными каменьями. Очень символично, думала Изольда. Своим фантазиям она очень радовалась.
А мужчины пусть будут одинаковые. От них, собственно, многого и не требовалось. Лишь бы на ногах церемонию отстояли, да нужными словами свою добрую волю к служению подтвердили, а после уж Изольда сама разберется, кого и как обрабатывать – после первой брачной ночи девочке уже можно будет спокойно отдыхать.
Хорошо, конечно, если мужчины будут крепки, здоровы и в хорошей форме. Больных долго обрабатывать придется (наверняка понадобится термическая обработка, что очень непросто будет устроить из-за нынешних проблем с печкой), чтобы всяческие яды из организма вывести, а тучных Изольде будет очень утомительно избавлять от жира, обилие которого очень попортит будущее варенье. Наученная на детях Изольда уже хорошо знала все тонкости работы с человеческим организмом, хотя и подозревала, что со взрослыми хлопот будет побольше.
Но куда деваться, когда дети нынче совсем другие пошли? Все меньше их на улицах видно – поди все по комнатам за компьютерами расселись. Они и в школу-то не все ходят, а кто ходит, на сладости уже не покупается; хоть мешок конфет за собой тащи со своим ревматизмом, а они носы воротят – ни за что за тобой не пойдут. И кто их, поганцев, этому научил? Неужели родители?
Ну нет, что за вздор, думала Изольда, с кряхтением и скрипом в костях шаркая по кухне в поисках пропавшей девицы. Никакие родители ребенка хорошему, доброму и вечному научить не смогут. Сколько сил, труда, нервов и душевных переживаний ни вкладывай. Эту вот не научила, думала с горечью Изольда, а ведь такая, казалось, хорошая, светлая девочка была.
Совсем скоро в одном из углов кухни Изольда нашла самодельный тоннель, через который девица, видать, и ускользнула. Совсем узенький – в такой нипочем не пролезть. До чего хитрый, злобный ребенок.
Протянув руку в нору и ничего не там не нащупав, Изольда громко, с хрипом и искренней обидой в груди вздохнула. И взглянула с нежностью на свои банки с вареньем.