Ух бля
у автора явно с психикой проблема ,хотя арты класные и не поспоришь
Завидуют вам, всё просто
Ну, за Золотого Гуся отвечать не берусь, но есть пара догадок о происхождении таких комментариев в принципе.
Вариант первый: логика довольно проста. Раз у автора хорошо получается передавать "проблемы с психикой" персонажей, то следовательно у него самого проблемы с психикой.
Вариант второй: зритель анализирует немного глубже, но с более размытыми критериями. Когда кто-то в сети говорит о проблемах с психикой - это обычно значит, что рабочая область автора сильно отличается от области интересов комментатора. Когда речь идет о рисунках Амель, то вполне возможно, что имеется в виду ее интерес к увечьям души и тела: этот лейтмотив пронизывает большинство ее работ.
Увечье ассоциируется с чем-то неприятным (ну, неудивительно пожалуй), и потому увлеченность увечьем расценивается как "проблемы с психикой".
Если бы рабочая область Амель не так четко ассоциировалась, то вместо комментариев типа "проблемы с психикой" были бы комментарии типа "что курил автор" - ну, как например к комиксу "охотник на дирижабли", хотя автор ничего не курил, и явно стилизировал под сверхреализм а-ля кодекс Серафини.
Сугубо частное мнение.
Вариант первый: логика довольно проста. Раз у автора хорошо получается передавать "проблемы с психикой" персонажей, то следовательно у него самого проблемы с психикой.
Вариант второй: зритель анализирует немного глубже, но с более размытыми критериями. Когда кто-то в сети говорит о проблемах с психикой - это обычно значит, что рабочая область автора сильно отличается от области интересов комментатора. Когда речь идет о рисунках Амель, то вполне возможно, что имеется в виду ее интерес к увечьям души и тела: этот лейтмотив пронизывает большинство ее работ.
Увечье ассоциируется с чем-то неприятным (ну, неудивительно пожалуй), и потому увлеченность увечьем расценивается как "проблемы с психикой".
Если бы рабочая область Амель не так четко ассоциировалась, то вместо комментариев типа "проблемы с психикой" были бы комментарии типа "что курил автор" - ну, как например к комиксу "охотник на дирижабли", хотя автор ничего не курил, и явно стилизировал под сверхреализм а-ля кодекс Серафини.
Сугубо частное мнение.
У Мель действительно есть психические адаптации. Маниакально-депрессивный психоз, к слову. Девочка, кстати, чрезвычайно худая и можно разглядеть кости. Дома бытуют сшитые из разных кусочков игрушки, перевязанные и будто израненные, а её излюбленным действием над ними является втыкание шприца со своей кровью в их мягкие тельца и медленное насыщение их воображаемой жизнью.
А так да, ничего "психически нездорового" тут нет, просто адаптации психики.
А так да, ничего "психически нездорового" тут нет, просто адаптации психики.
Чтобы написать коммент, необходимо залогиниться
_______________________
Все, кто знал мистера Паппеннака, дурного о нем сказать не смели; и вовсе не потому, что мистер Паппеннак за дурное слово мог ответить не менее дурным, напротив – он был человеком особой души, широкой и щедрой, которую открывал всякому, кто вежливо стучался.
В широте и долготе своей души мистер Паппеннак охотно размещал множество прекрасных людей. В передних рядах он, как правило, расставлял самых прекрасных и молодых женщин, во вторых – умнейших и интереснейших людей искусства, в третьих – обаятельных дельцов; дальше уж ряды формировались как-то стихийно, без его намеренного участия. И хотелось бы теперь отметить, что количество щедрости души мистера Паппеннака к тому или иному человеку зависело от пространственных его координат, однако ж это будет ложью – ко всем своим друзьям Паппеннак относился с одинаковой теплотой и каждому готов был в чем-то помочь.
Стоило его только попросить.
В дождливый вторник, например, аккуратный мсье Жерерар из пятого ряда, ни о чем не подозревая, встал не с той ноги, аккуратно, но беспечно эту ногу поместил в аккуратно начищенный ботинок, и ею же неловко оступился на мокром тротуаре, на который тотчас ничком и повалился. Для мсье Жерерара такой конфуз оказался столь нестерпимым, что аккуратный маленький рот его сам собою раскрылся и завыл. Мистер Паппеннак явился через несколько мгновений, поднял своими руками воющего мсье Жерерара, а своим обильным красноречием вернул тому прежнее ощущение благородности и аккуратности. В награду Паппеннаку благодарный мсье Жерерар пообещал, что дома вечером примет за его здоровье хорошего виски.
В четверг вспыльчивый господин Пантьюа из сорок первого ряда жаловался на головную боль и на литературных критиков, которых вот уже второй год никак не может переманить на свою сторону. А от этого, как он вспыльчиво заверял, зависела его карьера и богатство духовного мира. Мистер Паппеннак без единого сомнения, безо всякого душевного колебания рванул на своем кабриолете на ТУ сторону, с которой поочередно перевозил литературных критиков на ЭТУ в течение целой точи. С каждым новым критиком на ЭТОЙ стороне господин Пантьюа делался все радостнее, и под утро объявил Паппеннаку, что в награду ему издаст свою новую книгу.
А в субботу, поздней ночью, когда и мсье Жерерар, и господин Пантьюа уже отходили ко сну, Паппеннак мчался через спящие улицы на помощь к мадемуазель Жевазин – часом ранее он узнал, что та пролила беспричинную и неоправданную слезу печали. В этом происшествии мистер Паппеннак увидел большую несправедливость, и, нарушая всякие законы временной логики, устремился придать женской слезе причинность и оправданность, пригласив впоследствии мадемуазель Жевазин в свой кабриолет, а затем – в кабак. Печаль стремительно приобретала и причину, и оправдание с помощью алкогольных коктейлей и трепетных разговоров, и под конец рандеву мадемуазель Жевазин в сердцах воскликнула, что слезу пролила накануне не зря. В награду мистеру Паппеннаку она не пообещала ничего, а сама ждала благодарности за приятный вечер – ведь она была женского полу и стояла во втором ряду.
Словом - все, кто знал мистера Паппеннака, дурного о нем сказать не смели.
И лишь однажды и единожды Паппеннак сотворил дурное, но не по умыслу, а по жестокой случайности – воскресной ночью колесом своего кабриолета он оторвал ногу своей маленькой Аннук, которая выбежала зачем-то на дорогу и, споткнувшись, неуклюже разлеглась посреди нее, очевидно, встамши в то утро не стой ноги.
Маленькая Аннук варила мистеру Паппеннаку кисель, собирала их домашнюю пыль в баночки из-под варенья и подкладывала на полку в туалет интересные книги. И для Паппеннака случившееся стало большим горем, ведь он очень любил маленькую Аннук, и даже ее кисель покорно пил, и книги интересные упорно в туалете читал.
Собираясь по вечерам выезжать, он неизбежно проходил мимо ее каморки. Видя, как она увлеченно мастерит что-то из дерева, Паппеннак покачивал сочувственно головой и приговаривал:
“Бедная моя Аннук…”.
А через несколько дней по возвращению из далекого города от мисс Лявуассан из первого ряда (у той сломался ноготь и надежды на будущее), он увидел у маленькой Аннук деревянную ногу, которую она себе самостоятельно поставила в его отсутствие.
- Хорошая нога, - похвалил Паппеннак Аннук. – Не лучше прежней.
- Ты хотел сказать “не хуже”? – поправила Аннук.
- Нет, прежняя была, разумеется, лучше, - сказал Паппеннак и уехал на работу, на которую он тоже иногда ездил, чтобы зарабатывать деньги на кисель и интересные книги.
Аннук часто жаловалась своему Паппеннаку, будто бы у нее болит ее деревянная нога – тогда мистер Паппеннак садился рядом с ней, обнимал и гладил по голове. Он ласково говорил, что Аннук в его широкой душе не занимает никакой нумерации, ибо состоит в иной плоскости, и обозначать ее в рядах – значит допустить кощунство и предать свое особое, трепетное чувство к ней. Перед тем, как уезжать к очередному рядовому, к какому столь особого и трепетного чувства он, конечно же, не испытывал, мистер Паппеннак на прощанье теперь обязательно целовал свою Аннук в макушку.
В одну из бессонных ночей Аннук обнаружила, что ее новой деревянной ногой очень удобно разминать комочки в кашах, и впредь мистера Паппеннака по утрам, после его ночных бдений, вместе с киселем ждала тарелка горячей белой каши без комочков. Но однажды утром Паппеннак возмутился:
- Ты зачем ягод добавила! Я ягод не признаю, и ты об этом знаешь!
- Я не добавляла, - отозвалась Аннук, с любопытством разглядывая красные комочки в белой каше. Она взяла тарелку и направилась с нею к раковине, но вдруг закашлялась, к стыду своему не прикрыв рот ладонью – и ягод в каше стало как будто больше.
- У меня начинает болеть рука, - пожаловалась как-то раз Аннук Паппеннаку. – Можешь дать мне совет?
- Я не знаю медицины, - честно признался Паппеннак. – И никак не могу тебе в таком вопросе помочь. Медицину знает доктор Кюлькельхейм из четвертого ряда. Давеча, к слову, он жаловался мне, что не досчитался своих подопытных хорьков, и настолько сим был поражен, что пересчитал их еще раз; а получив все тот же результат и поразившись еще больше, он усомнился в собственном рассудке, и принялся пересчитывать их вновь и вновь…
- Рука очень сильно болит, - сказала Аннук позже, уже в прихожей, наблюдая за Паппеннаком, облачающимся в широкое темное пальто.
- Все будет хорошо, - он обнял ее и уехал к доктору Кюлькельхейму помогать пересчитывать хорьков.
Паппеннак у доктора Кюлькельхейма задерживаться не собирался и уж никак не рассчитывал вернуться от него только спустя неделю. Приключились ужасные обстоятельства – некоторое количество голодных цыган увело Паппеннаков кабриолет как раз в тот момент, когда тот стремительно вился по серпантину на пути домой. Пропажа обнаружилась не сразу, а как обнаружилась – Паппеннаку с чрезвычайной досадой пришлось признать, что домой возвращаться он будет как-нибудь иначе.
Домой Мистер Паппеннак вернулся злой, замерзший, уставший и голодный, поэтому не сразу заметил у Аннук новую деревянную руку, которой она тут же подала ему кисель и кашу. А когда заметил (через неделю) – деревянных рук было уже две.
- Какой ужас! – воскликнул мистер Паппеннак. – Что случилось?
- Не знаю, - сказала Аннук. – Кажется, со мной происходит что-то ужасное, мне больно, особенно в ноге, с которой я сегодня встала…
- Хватит добавлять в мою кашу ягоды! – возмутился Паппеннак. – И в кисель тоже! Ты, кстати, заметила, что и пол весь в ягодах? Зачем рассыпала?
Аннук снова взяла тарелку с кашей и умчалась вымывать ее, кашляя. Ночью, когда Паппеннак душился одеколоном для ночной прогулки, Аннук попросилась составить ему компанию.
- Мне нужно пройтись одному, - сказал Паппеннак, делая себе прическу у зеркала. – К тому же, это ненадолго. Не более, чем на час, я полагаю.
Аннук нечем было ему возразить, и, закрыв дверь, она принялась вымывать полы от странных ягод, которые никак нельзя было собрать пальцами, а только оттереть тряпкой. Но только ей удавалось избавиться от одних – на их месте тут же возникали другие, ведь Аннук беспрестанно кашляла.
На прогулке Паппеннаку встретились старые знакомые – и мсье Жерерар, и господин Пантьюа, и мадемуазель Жевазин, и даже прекрасная мисс Лявуассан. Все они очень обрадовались такой приятной случайности и предложили Паппеннаку вместе потребить хороших напитков в хорошем месте. Паппеннаку неудобно было отказать им, и вместе они двинули на другой конец города, где хороших мест было предостаточно. В одном из них, в разгаре оживленной беседы Паппеннак вдруг пожаловался друзьям на плохое самочувствие своей милой Аннук и спросил совета.
- Ох, просто ревнует и капризничает, - махнула изящно рукою мадемуазель Жевазин. – Она же, как и я, женщина! Ей так природой положено.
- Она, верно, увлеклась деревянной скульптурой, - предположил мсье Жерерар.
- Да нет же, - возразила мисс Лявуассан. - Она обучилась психологии и использует тактику привлечения к себе внимания, чтобы обхитрить и вытянуть из тебя побольше денег!
- Или она беременна, - задумчиво пробормотал господин Пантьюа.
- А может она заболела? – поддержал разговор доктор Кюлькельхейм, неожиданно оказавшийся поблизости. – Купите ей лекарств, дорогой Паппеннак, и все будет хорошо.
Возвращаясь с часовой прогулки, преодолевая хмель и холодный ветер, мистер Папеннак с большим трудом, но все же отыскал круглосуточную аптеку, какая работала в полседьмого утра. Там он взял всего и побольше, и отправился с этим домой.
Дома на его веселый оклик Аннук не отозвалась – Паппеннак нашел ее недвижное деревянное тело под несколькими пледами в их общей кровати. Подойдя ближе, Паппеннак положил осторожно пакет с лекарствами на тумбочку.
- Это тебе лекарства, принимай их, пожалуйста, и все с тобой будет хорошо, - сказал он.
Аннук не отвечала.
- Спишь, значит, - прошептал Паппеннак, нагнулся и поцеловал Аннук в деревянную щеку. – Вот и хорошо. Спи. А то мне еще мисс Лявуассан до дома проводить надо. А она, как ты, верно, знаешь, в другом городе живет – поэтому попросила, вот, проводить. Неудобно будет отказать. Спи, скоро вернусь.