А у нас дождик пошёл
Результаты поиска потегупиздец
Дополнительные фильтры
Теги:
пиздецновый тег
Автор поста
Рейтинг поста:
-∞050100150200300400+
Найдено: 1000+
Сортировка:
Русский Декстер, или слизивать больше нечего.
Относительно недавно закончился сериал "Декстер" хоть и под конец скатился сами знаете куда, а финал так в обще разочаровал всех, но все же задумка и первые сезоны были очень даже ничего. Вот давеча наткнулся на новость что русские сериалоделы нашли что еще слизать, костлявая рука русского сценария монтажа добралась до Декстера моргана которого в сериале будет играть,барабанная дробь, бородатый Хабенский =_=*. В общем русский Декстер(сериал "Метод") как всегда — бессмысленный и беспощадный. Хочется наедятся что сериалоделы перестанут слизывать американские сериалы тем самым портя впечатление от оригинала. Да и перестанут снимать вовсе.
Одним словом: пиздец
Ваше мнение?
«Пришли в себя — оказались на Украине»
Костромские десантники, которые, по официальной версии Минобороны, заблудились на границе с Украиной, вернулись на родину и снова собираются на службу. Все девять солдат единогласно решили вернуться в армию, хотя еще в Киеве они говорили журналистам обратное. После освобождения, по словам солдат, их не повышали в звании, не давали премий и не приносили извинений.
Восемь костромских десантников, задержанных СБУ Украины в ночь на 25 августа, вернулись из госпиталя им. Бурденко в Москве на родину в Кострому. Девятый — Артем Кузьмин — находится в ожоговом центре в Санкт-Петербурге. Ему сделали операцию на лице, заменив кожный покров, трансплантировали кожу на спине, животе, сделали операцию на руки и заменили раздробленную челюсть, рассказала «Газете.Ru» мать одного из десантников. После выздоровления он хочет вернуться на службу в армию, несмотря на справку об инвалидности, которую ему могут выдать.
Как стало известно «Газете.Ru», сейчас все освобожденные десантники собираются в армию — они служат по контракту. Однако в Киеве они заявляли, что обратно на службу не вернутся.
«Надо будет прийти за военными билетами, за телефонами, за сим-картами, за вещами. По крайней мере, после всего, что произошло, мало кто хочет дальше служить, — рассказывал в интервью телеканалу «Дождь» младший сержант Егор Почтоев, когда он был в плену. — Попав в такие передряги, мне лично неохота оказывать давление на своих родителей всем этим, что получается здесь. Я уезжаю на учения — неважно, это Песочное в Ярославской области, 30 км от Костромы, или еще куда, — родители всегда на нервах: что происходит, где я, как? По крайней мере, там я на связи. А тут, уехав, потеряв связь, я представляю, что сейчас творится с родителями в России».
Освободившись и вернувшись на родину, Егор Почтоев поменял свое мнение, как и его сослуживцы, рассказала «Газете.Ru» его мать Ольга Гарина.
«Сын разговаривает о будущем, какие-то два прыжка у него не сделаны для нормы. За прыжки и другие нормативы начисляют деньги.
То есть так у них зарплата 11 тыс. руб., а со всеми прибавками — около 19 тыс. выходит. Никаких премий им (после освобождения. — «Газета.Ru») не дали, никаких повышений в звании, ничего такого. Но все они хотят служить», — говорит Гарина.
Она не отговаривала сына от решения вернуться на службу. «Знаете, почему не отговаривала? Потому что если уйти сразу сейчас — все, даже сослуживцы расценят это как трусость. Это клеймо поставить на своего ребенка: «Трус». А ведь он сказал: «Мама, скажешь уйти — я уволюсь, чтобы ты больше не нервничала». Но я не хочу ставить ему такое клеймо. В армии порядок, дисциплина, моему сыну это нужно.
А если на гражданке что случится, так сама себе не прощу, что запретила служить. Есть такое понятие, как мужское самолюбие, что ли, ему нужно реализоваться, поэтому запрещать служить не буду»,
— твердо говорит мать десантника.
Ольга Гарина работает в отделе статистики Костромской области и совмещает госслужбу с работой в танцевальном кружке для детей.
«У меня есть еще хобби — я тамада. Так вот, когда Егора задержали, у меня было две свадьбы, пришлось прямо накануне их отменить — боялась, что расплачусь в самый неподходящий момент. А зачем слезы на свадьбе?» — вспоминает она.
Супруг Гариной сразу после первого года службы в армии был отправлен в Чечню, потом его признали участником боевых действий. Может быть, из-за отца Егор и захотел служить. Сейчас у Ольги с мужем есть собственный бизнес — магазин ритуальных услуг в Костроме.
«Посещают нас редко. Слава Богу, нечасто такое в городе у людей случается. Так что у нас тихо. Хотя есть в Костроме один погибший солдат.
Я знаю, вроде 2 млн им должно выплатить Минобороны, вот сейчас родители документы собирают. За погибшего мальчишку будет компенсация», — рассказывает Ольга Гарина.
В середине августа, после таинственных похорон военнослужащих 76-й дивизии, предположительно погибших на Украине, матери и жены костромских солдат, переставших выходить на связь, штурмовали военкоматы с просьбами найти их сыновей. В конце августа в Кострому привезли груз-200. 29 августа в селе Шушкодом Костромской области был похоронен десантник Андрей Пилипчук. Сослуживцы рассказывали, что его якобы расстреляли во время нападения на колонну, которая двигалась на территории Украины. А 4 сентября в Костроме был похоронен десантник Анатолий Травкин, который, по версии командования части, уехал в Донбасс, ничего не сказав родным. Однако в Костроме не все жители доверяют официальной версии.
Родные побывавших на Украине, но вернувшихся живыми солдат считают, что военное ведомство в долгу перед ними.
«Ничего за это Минобороны не дало: ни финансовой компенсации, ни в звании не повысили. Мне кажется, что им положена страховка какая-то, компенсация. Но когда я разговаривала с Егором, он сказал: «Ничего не надо».
Хотя я думаю, что ими попользовались и должны заплатить за то, что они рисковали жизнью.
Я про родителей вообще молчу, мы тут лет на десять постарели все. А они все в один голос твердят — не надо нам ничего. Хотя когда в госпитале были, спрашивали, просили меня посмотреть, сколько им по закону положено — у них там мнения разошлись. Все насчитали себе, кто сколько может. А теперь говорят — ничего не надо. Но, надеюсь, есть совесть у государства, надумают — отблагодарят. Требовать родители не собираются. Все оставили на усмотрение государства», — говорит мать Егора Почтоева.
Однако костромские матери все же хотят получить официальный ответ на вопрос, кто несет ответственность за раненых и погибших десантников.
По словам Ольги Гариной, ответа на этот вопрос ее сын тоже не знает.
«Егор разговаривает загадками. Если я что-то спрашиваю про этот случай, он мне всегда вопросом на вопрос отвечает: «Мам, ну а как ты думаешь?» И вот что хочешь, то и думай. Когда мы собрались к ним в госпиталь в Москве, они нам все в трубку кричали: «Не надо! Не надо к нам приезжать!» Поэтому мы и не поехали. Может, они боялись, что мы там что-то увидим. Не знаю», — сомневается Ольга Гарина.
По ее словам, сами десантники не хотят рассказывать о том, что произошло на границе, и пытаются отдохнуть и побыть с родными.
«Я Егора спрашиваю: «Егор, ну вот как? Как вы попали на Украину?» — а он мне:
«Реально, мама, поверь, ехали по полю, там с одной стороны поле с семечками, с другой — с арбузами. Один десантник арбуз сорвал, выел его и на голову вместо каски надел. А потом был взрыв.
Пришли в себя — оказались на Украине», — так он и говорит, по карте показывал, что совсем на границе было, они ехали на нашей стороне», — пересказала «Газете.Ru» слова сына Гарина.
О будущем местонахождении службы Егора Почтоева его мама не знает, но уверена, что на Украину он больше не попадет.
«Какие-то учения должны быть у них в Ярославской области вроде. Но они все пока в десятидневном отпуске, пока не знают, куда направят на службу, но не к границе точно. Главное, что восстановились. Неприятность эту мы переживем, как говорится. И детей также настраиваем: да, было, было — прошло, и забыли»
В Военно-Медицинскои Академии (сокращённо ВМА) тогда имелись свои машины "Скорой Помощи", которые привозили «тематических» больных — вылавливали по всему городу случаи, попадающие под профильность клиник и необходимых для демонстрационных целей учебного процесса. Так вот дежурный капитан-клинорд, который попал на этот вызов, буквально через минуту после осмотра больного позвонил назад в клинику, истерически требуя срочно прислать вторую машину со специальными носилками и четырёх курсантов ему в помощь. Срочно! Очень срочно, потому как остановлено движение поездов на Петроградской ветке метрополитена.
Михаил Александрович демонстрировал "острейший живот", хотя в бытовом понятии его живот был плоским, как аэродром, и зыбучим как бархан. Эта безмерная жёлтая масса заполнила почти весь проход в вагоне остановленного поезда метро. Там, если не считать доктора, больше никого не было, а тётеньки в форме и менты отгоняли зевак, столпившихся на перроне в момент переполнившейся станции. Сам Михаил Александрович уже не вставал, а вытащить его за руки и за ноги из из вагона не смогли, как и не смогли его уместить на обычные носилки, из тех, что имеются в медпункте каждой станции. Потому что при росте под метр восемьдесят вес Михаила Александровича приближался к трёмстам кило!
Михаил Александрович был домосед, любитель дивана, телевизора и книжек. Работал он дежурным эликтриком-цэпэушником, точнее оператором центрального пульта управления (ЦПУ) на какой-то мудрёной подстанции. Из всех обязанностей ему вменялось главное — без устали сидеть по двенадцать часов на стуле в помещении без окон перед громадным пультом с бесчисленными лампочками, и если где какая лампочка замигает или потухнет, немедленно вызвать по тому месту дежурную бригаду. Сам Михал Александрыч ничего не чинил. Оплата на этом месте была так себе, и туда никто не рвался — сидеть там было неимоверно скучно, а смотреть телевизор строжайше запрещалось, поэтому дежурный электрик слушал радио и постоянно что-то жевал, чтоб скоротать время. А вот добираться на работу было без проблем — каждый день маленький автобус их подстанции, полу-грузовая, полу-пассажирская дежурная «летучка» перед работой появлялась под окнами и услужливо сигналила, а после смены забирала Мишку домой. Впрочем не его одного — часто многих электриков так развозили. Однако если остальных часто, то его — всегда. Народ-то понимал, как тяжело их коллеге приходится! Такая вот полулегальная услуга, своего рода доплата за скуку.
В этот день случилась беда. Впервые за долгие годы работы Александрыч забыл свой «тормозок»! Здоровый свёрток с котлетами, отварной картошечкой, яйцами вкрутую, бутербродами, тремя пакетами молока, а также дюжиной конфеток и кучей бубликов-сухариков, заботливо приготовленный его женой ещё с вечера, так и остался лежать в холодильнике. Вместо него Мишка прихватил кулёк сухой алебастровой штукатурки, что завалялась у него с незапамятных времён, и что он по случаю обещал кому-то на работе. По инерции взял свёрток в руки и успокоился, хлопнул дверью и тяжело отдуваясь потопал до лифта. Жил он на третьем этаже, но лифтом, сами понимаете, пользовался всегда. А про второй свёрток, где завтрак, он же ленч, обед и полдник, как-то совсем забыл…
К середине смены, когда подошло время главного «перекуса», муки голода превратились в настоящую пытку. Мишка обшарил все ящики в ЦПУ, но не нашёл там ничего, кроме несчастной замызганной карамельки. Смокча конфетку как можно нежнее и пытаясь растянуть удовольствие, он заглянул в мусорную корзину — вчера жена дала ему курицу и может там остались кости… Но нет, уборщица уже успела всё опорожнить. Ко дну прилипла маленькая скрученная шкурка от сала. Это уж точно ещё с прошлой недели. Конфетка слизалась окончательно, обдав язык прогорклым повидлом. Через секунду во рту стало совсем пусто. Мишка воровато огляделся — за открытыми дверями никого. Он запустил руку в мусорку, бережно отодрал сальную шкурку и быстро засунул её в рот. На приторный карамельный остаток горько наложился вкус солёного сала. "Дурнэ як сало без хлиба", вспомнилась ему тёщина поговорка, и тут же шкварочка соскользнула в пищевод. Голода эти находки не утолили, даже наоборот, разбудили какое-то неистовое урчание в кишках, отчего ему стало совсем невыносимо. Мишка тщательно облизал конфетный фантик, и обречённо вздохнув, опустил его в мусор.
Вообще день этот оказался удручающе гадким. К концу смены прибыла дежурная бригада, радостно объявив, что у "летучки движок дал клина", и завтра им из Горэнерго срочно пришлют другую машину. А на сегодня вся работа отменяется. Мишкиному сменщику уже позвонили, из-за форсмажора тот приперся на работу раньше и наконец отпустил голодного Саныча на все четыре стороны. Мишка запыхтел паровозом, и быстро, насколько позволяла его комплекция, побрёл на выход. Вообще-то он ненавидел самостоятельные поездки по городу, да и последний раз в метро спускался пожалуй пару лет назад. На полпути до станции одышка взяла своё, и Алексадрыч тяжело опустился на лавочку в первом попавшемся сквере. Через минуту мимо проскочил паренёк, кому он принёс алебастр. Заметил Саныча, сразу предложил зайти — пропустить по маленькой. Чего ж не зайти! С удовольствием. Мишка, словно переросток Винни-Пух, сглотнул слюну. В гости это хорошо, благо идти всего до соседнего дома, и пытки лестницей не будет — хата на первом этаже.
За заветной дверью вместо ожидаемых вкусных ароматов чего-нибудь жаренного, в нос ударил запах краски. К сожалению, жена у паренька уехала с детьми в отпуск, и тот временно холостяковал, занимаясь мелким квартирным ремонтом. Такая работа давала уважительную причину самому себе ничего не готовить — главным местом ремонта была кухня. Из всех припасов, что супруга наготовила перед отъездом, осталась одна здоровая кастрюля борща. А мужики, они ведь в таких ситуациях частенько становятся как дети — вначале съедят всё второе, потом пожрут колбасу, а первое стоит, пока не скиснет, коли никто им его не греет и на стол в тарелочке не подаёт. Короче к кастрюле борща даже хлеба нет — единственную корочку пустили на «занюх» припрятанной чекушки водки. Хозяин увидел Мишкин голодный взгляд и подзадорил: "Мих-Саныч, да ты ешь, не стесняйся! Хоть всё съешь — всё равно я этот борщ в унитаз вылью, пожалуй он завтра уже скиснет. Выручай, чего добру пропадать?!"
И Мишка ел. От пуза ел. Борщ был не гутой, кислый, но в общем-то вкусный. Кастрюля быстро пустела. Его коллега смотрел на такое чудо и только ахал от восторга, подзадоривая его. Наконец голод отступил, Мих-Саныч наелся. Благодарный хозяин вызвался проводить Мишку до метро. Побрели неспешно, чинно. Вот уж и станция. А на пятаке перед ней — ларёк, пиво в розлив. Ну давай на прощание по кружечке. По кружечке не вышло, вышло не то по пять, не то по шесть, а может и побольше, кто их там считал. Хорошо хоть рядом с «точкой» туалет, нужда не мучает. Простояли до закрытия — белые питерские ночи незаметно крадут вечернее время.
Наконец распрощались. Мишка поджал левой рукой живот, и кое как запустил правую руку в брючный карман. Обдавливаемая со всех сторон складками жира, рука нащупала мелочь. Фух, вот он — долгожданный пятак. Протискиваться через через хищные створки Александрыч не любил. Он опустил монетку в крайний турникет, где проход шире, пропыхтел мимо вахтёра и осторжно стал на эскалатор, надёжно перегородив его для всех желающих бежать вниз. Осталось самое страшное — сойти с эскалатора. Он завистливо посмотрел на стайку молодых студентов, весело прыгающих через «гребёнку» где-то впереди. Опасная черта всё ближе и ближе. Мишка сконцентрировался и сделал критический шаг. Тело закачалось, но ничего — не упал, не потерял равновесия. Слава Богу пронесло. Заранее подгадав место, где остановится вагон, из которого ему будет ближе всего выходить на его станции, Мишка остановился, невольно морщась от удивлённых взглядов прохожих — е00,го фигура явно привлекала внимание. Впрочем, народу на станции было не много, а вскоре подошёл поезд, в котором тоже полно пустых мест. Ну вот и проделана самая сложная часть его сегодняшнего вынужденного путешествия. Мих-Саныч уже успел пропотеть, словно на него вылили ведро воды. Он вздохнул с облегчением, прошёл в вагон и, предчувствуя как приятный холодный дерматин коснётся его липкой спины, с наслаждением плюхнулся на сидение.
Наслаждения не получилось.Случилось нечто ужасное — как будто ему в живот вогнали кол. Острая боль пробила его. Та боль, что называют скручивающей. Он бы и скрутился, если б не его телеса. Живот гузно сверзился на бок, потащив за собой всё тело. Усидеть не было сил, и Михаил Алексадрович упал, а тут поверх боли вдруг нахлынула такая слабость, что и на помощь не позвать. Миша захрипел, потом жалобно заскулил. Народ повыскакивал с кресел, попытался его поднять. Всё что им удалось, так это перевернуть Мишу на спину. В этом положении ему лежать было даже тяжелее, чем на боку, его хрип перешёл в громкое сдавленное сипение пополам со свистом, как будто его тело подкачивали велосипедным насосом. Кто-то дёрнул стоп-кран, поезд завизжал тормозами, и из селектора послышался грозный голос машиниста. Уяснив, что происходит, машинист снова тронул поезд, пообещав «Скорую» на ближайшей станции.
На ближайшей станции прибежали два малохольных мента с носилками, но и они не смогли вытащить Мишу из вагона. Ситуация сложилась неприятная — стоит целая ветка, в подземном городе образуется людской затор. Поэтому и завернули туда первую попавшуюся скорую, на счастье с нашим клинордом. Клинорд же оказался мужиком толковым, быстро распознал у этого гигантского толстяка "острый живот", а не стандартную проблему с сердцем. Поэтому и решил эвакуировать больного в свою родную "Факультетку".
Дополнительная помощь в виде четырёх здоровых детин в курсантской форме с раскладными НШБ-2 ("носилками широкими брезентовыми" по старой военснабженческой номенклатуре) поспела буквально за минуты. Носилки в проход рядом с телом не вставали — места мало. Пришлось под него подложить обычные носилки, да пару человек поставить по краям живота. Кое-как вынесли тушу из вагона и уже на перроне перевалили на НШБ. Потом на эскалаторе поставили головной конец на ступеньку, а ноги держали, попеременно сменяясь и стараясь поддерживать тело по возможности горизонтально. Хорошо хоть, что тётка выключала эскалатор, давая бригаде погрузится и сойти. В «Скорую» тащили его вшестером, и то руки аж белели от напряжения.
Ну наконец туша в Клинике. Толстенькие обычно повышенным давлением страдают, а тут низкое, и дальше падает, а пульс наоборот растёт. Ого, вот уж зашкалил за сто тридцать! Такое обычно при кровопотере. Дежурный хирург пытается сквозь жир прощупать живот. Руки врача топнут в гигантских складках, скрываются мягких волнах жировой трясины. Наконец удаётся докопаться до брюшной стенки. Живот твёрдый, как доска. Если бы наш богатырь был бы раза в три полегче, он пожалуй бы завертелся ужом от боли, а так только пронзительно завизжал, судорожно забив кистями рук, словно выброшенный на берег кит.
Ответственный хирург морщится — клиническая картина не слишком понятная. Ну-ка, давайте ему сделаем лапароцентез. Это малюсенькая операция с сугубо диагностической целью — в животе делается небольшой разрез, потом в эту дырочку заводят крючок, им цепляют переднюю брюшную стенку и поднимают её «палаточкой». В образовавшееся пространство вводят специальный инструмент, лапароскоп, если нужно чтоб было лучше видно, то дополнительно подкачивают брюхо стерильным газом и спокойно рассматривают все органы. Можно также засунуть обычную трубочку от капельницы, подсоединить к ней шприц и взять содержимое брюшной полости на анализ. Вообще-то в норме там сухо — всякая жидкость находится исключительно внутри кишок.
Где-то в клинике нашли здоровый толстенный кусок акрилового оргстекла, больше чем метр на полтора и сантиметра три толщиной. Промыли дезраствором, протёрли спиртом, положили его на операционный стол, сверху покрыли стерильной клеёнкой и простынями, а уж потом перекатили нашего негабаритного больного. Сделали лапароцентез, подцепили брюшную стенку — крючок по самую рукоятку скрылся в жиру. Потягивать эту массу пришлось двоим, да и то без особого успеха. Внутри почти ничего не видно. В норме на внутренних органах лежит этакая кисейная сеточка с жировыми включениями — большой сальник называется. Так вот сальник у Михаил Александровича представлял собой лоснящиеся непроходимые тяжелые торосы белесого жира, по которым бежала реденькая паутинка кровеносных сосудов. Дали в брюхо газ на максимум. Где-то по самому краю сальника появилась полоска жидкости. Попробовали отсосать шприцом пару миллилитров. Странная жидкость — красноватая, мутная. Поставили больному предварительный диагноз "прободная язва желудка",быстренько погружаем в наркоз и идём уже на настоящую лапаротомию — операцию, где широко вскрывается передняя брюшная стенка ровно по срединной линии живота.
Подошёл анестезиолог с клинком-ларингоскопом. Сестра-анестезистка пустила по вене наркотик, больной обмяк, теперь надо быстро засунуть ему в трахею трубку, а потом специальными лекарствами-миорелаксантами отключить мышечный тонус и сразу же подсоеденить к аппарату искусственной вентиляции. Человек буквально парализован, и сам дышать уже не может, воздух в его лёгкие будет подавать машина. Зато ничто не будет мешать хирургу работать. Легко сказать быстро — у этого пациента и второй и третий подбородочки имеются, и каждый потяжелей хорошей ягодицы будет, да и шея какая грациозная — как у самого породистого борова на пике откорма. Такое едва гнется и к быстрой работе не располагает. А сам жир! Жир — это депо для большинства лекарств. Не додай наркотика — умрёт человек от болевого шока, переборщи — умрёт от передозировки. Нужную дозу обычно считают исходя из веса тела. Нормального тела. А тут 70 % жира. Он в силу своей химико-биологической природы поглощает лекарства, как губка, а потом долго отдаёт их. Грань между "очень мало" и «передозом» становится весьма зыбкой, расплывчатой. И чем неясней эта грань, тем нервозней анестезиолог. Он играет желваками, стучит зубами и вместо строгих и понятных схем начинает рассчитывать только на собственную интуицию. Ну вот наконец наркоз дан, аппарат работает… Ребята, поехали!
Поначалу ведущим хирургом к столу к столу встал подполковник Федоткин, личность истероидная, осыпающая всех и вся какой-то нарочитой квазиинтеллигнтностью. Словно молитву прочёл собравшимся вокруг курсантам лекцию о том, что во всяком теле необходимо видеть свою скрытую красоту. Хирургические маски скрывают выражение лица, но слышно, что курсанты за спиной двусмысленно захихикали. Федоткин неуверенно полосонул скальпелем по операционному полю. Рана моментально развалилась, обнажив ярко-жёлтые, словно гранулированные края мощнейшего подкожного жира. На редкие сосудики наложили зажимы и хирург полосонул ещё раз. Никакой «анатомии» не возникло — просто жёлтый овраг заметно углубился. Руки подполковника скрылись в ране и неуверенно пошарили по дну — везде монотонный подкожный жир. Федоткин промямлил нечто жалобно-несуразное и опять резанул тело. Эффект тот же — жир! Федоткин поднял руки: "Случай тяжёлый, позовите профессора!" Курсанты опять захихикали.
Пришёл профессор. Оценил обстановку. "Да, случай тяжёлый, в прямом и переносном смысле. Рану прикройте стерильным — я моюсь и продолжу. Вы станете в ассистенты!" Через пару минут курсанты почтительно расступились. Капая первомуром на пол, профессор быстро прошествовал к операционной сестре, вытерся стерильным полотенцем, принял халат на плечи, сунул руки в подставленные перчатки. Кто-то услужливо завязал поясок, кто-то поправил ему очки. Шаг к столу и операция понеслась с невиданной скоростью.
Вот уж видна белая линия живота — прочное сухожилие, что разделяет брюшную стенку на симметричные половинки. Этот апоневроз вскрывается буквально одним движением, словно это не профессор медицины, а скрипач на сольном концерте. Руки ассистентов сдвигают тяжелый пласт сальника и под ним появляется… Борщ!!! Точнее плавающие в борще кишки, а по операционной тут же разносится мощный запах пива. Кто-то из курсантов растерянно бормочет "жигулёвское, поди…" Профессор недовольно бросает "это кто тут такой знаток", и на болтуна дружно зашипели. Всех сейчас больше волнует не сорт пива, а сама причина нахождения этого винегрета в брюшной полости. Неужели и вправду прободная язва, где в желудочной стенке образуется свищ, через который изливается содержимое? Нет, всё проще.
При ревизии желудка никакой язвы не нашли. Желудочек был, правда, что надо! Объём нормального желудка, около литра, ну полтора. Этот же куда более трёх. Бурдюк, а не желудок! На человека, прошедшего курс нормальной анатомии, такой производит впечатление, пусть даже пустой. И на передней стенке этого «вместилища» где-то сантиметров пять от малой кривизны находился огромный, в ладонь, РАЗРЫВ! Заполненный до отказа борщом и пивом, желудок элементарно лопнул, когда Михаил Александрович плюхнулся на сиденье в метро.
Разрыв ушили, брюхо промыли от борща. Потом долго боролись с инфекционными осложнениями. Но выжил наш гигант. За долгий и мучительный послеоперационный период даже весу порядочно сбросил —перед выпиской на нём громадными лопухами висела излишняя кожа. Здесь, правда, начкаф[1] один секретик сотворил — ушил он нашему толстячку желудок весьма хитро, так что от трёхлитрового бурдюка остался маленький мешочек с кулачёк. Хочешь, не хочешь, а всю оставшуюся жизнь ему максимум по полмиски супчика кушать придётся — больше за раз не влезет. Самое радикальное средство от ожирения. Тут бы и позубоскалить насчёт неумеренного обжорства, да не получается. Болезнь это. Нельзя обжорство списывать исключительно на личную распущенность, хоть таковая и важнейший фактор. Тут и генетика, и психология тоже свою роль играют.
На самой милой кафедре Академии — Кафедре Детских Болезней, довелось нам видеть такую картину — железную решетку, и плачущих за ней детишек. Плачущих от голода. Потому как эта мирная кафедра делала большую военную науку — изучала влияние того самого питания на становление армейского призывника. Ведь каждый солдат когда-то был ребёнком. А то, что иные будут негодны к призыву, становится порой ясно уже в весьма раннем возрасте. Или ограниченно годны — то, что вырастает с таких детей, солдатом можно назвать только в издёвку — ни отжаться, ни пробежать, ни подтянуться не могут! При том, что ничем не больны. Единственная причина их инвалидности — лишний вес. Вот и создали специальное отделение, где пытались таких детишек лечить. Мы приходили на кафедру и слышали голодный плач упитанных восьмидесятикилограммовых крепышей, что тянули к нам из-за решётки ручки, с мольбами "солдатик, дай конфетку". А решетка в этом деле совершенно необходима, чтобы сердобольные детки из других отделений им свои печеньки не отдавали. «Крепышам» же маминых передач не дозволялось, да и самих мам старались в это отделение не часто допускать — ведь пытка голодом, пусть даже частичным, для матери порой куда тяжелее, чем для ребёнка.
В сталинское время таких практически не было, появились они под закат хрущёвской эпохи, в брежневское время обозначились, как проблема, а после Перестройки словно плотину прорвало. Излишний вес сейчас у каждого пятого россиянина, пусть и не до такого экстрима, как у Михаила Александровича. Поэтому хочется дать всем мамам один такой простенький совет — в 99 % случаев если ваш ребёнок не доел, не заставляйте! Большую этим пользу ему сделаете. "Кушай хорошо, вырастишь большой" — это палка о двух концах. Вырастишь большой в любом случае, но если очень хорошо кушать, то запросто можно вырасти очень большим. Ведь несознательно взрослые частенько меряют детские порции, исходя не из потребностей своих чад, а исключительно из собственного представления о таковых. Кощунственно это или нет, но живём мы в век продуктового изобилия, а поэтому пока этот век длится, то место несъеденной каши в помойном ведре, а не в желудке. Ведь количество липоцитов (жировых клеток) закладывается до пяти лет, а всю остальную жизнь мы лишь меняем их качество, усиленно накачивая туда жир. Вот когда таких клеток много, да ещё и заполнены они под завязку, и получаются трёхцентнеровые мих-санычи, с рисками лопнуть всего лишь присевши в метро.
(С) АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ РАССКАЗЫ СУДМЕДЭКСПЕРТА · БОРЩ С ПИВОМ
Михаил Александрович демонстрировал "острейший живот", хотя в бытовом понятии его живот был плоским, как аэродром, и зыбучим как бархан. Эта безмерная жёлтая масса заполнила почти весь проход в вагоне остановленного поезда метро. Там, если не считать доктора, больше никого не было, а тётеньки в форме и менты отгоняли зевак, столпившихся на перроне в момент переполнившейся станции. Сам Михаил Александрович уже не вставал, а вытащить его за руки и за ноги из из вагона не смогли, как и не смогли его уместить на обычные носилки, из тех, что имеются в медпункте каждой станции. Потому что при росте под метр восемьдесят вес Михаила Александровича приближался к трёмстам кило!
Михаил Александрович был домосед, любитель дивана, телевизора и книжек. Работал он дежурным эликтриком-цэпэушником, точнее оператором центрального пульта управления (ЦПУ) на какой-то мудрёной подстанции. Из всех обязанностей ему вменялось главное — без устали сидеть по двенадцать часов на стуле в помещении без окон перед громадным пультом с бесчисленными лампочками, и если где какая лампочка замигает или потухнет, немедленно вызвать по тому месту дежурную бригаду. Сам Михал Александрыч ничего не чинил. Оплата на этом месте была так себе, и туда никто не рвался — сидеть там было неимоверно скучно, а смотреть телевизор строжайше запрещалось, поэтому дежурный электрик слушал радио и постоянно что-то жевал, чтоб скоротать время. А вот добираться на работу было без проблем — каждый день маленький автобус их подстанции, полу-грузовая, полу-пассажирская дежурная «летучка» перед работой появлялась под окнами и услужливо сигналила, а после смены забирала Мишку домой. Впрочем не его одного — часто многих электриков так развозили. Однако если остальных часто, то его — всегда. Народ-то понимал, как тяжело их коллеге приходится! Такая вот полулегальная услуга, своего рода доплата за скуку.
В этот день случилась беда. Впервые за долгие годы работы Александрыч забыл свой «тормозок»! Здоровый свёрток с котлетами, отварной картошечкой, яйцами вкрутую, бутербродами, тремя пакетами молока, а также дюжиной конфеток и кучей бубликов-сухариков, заботливо приготовленный его женой ещё с вечера, так и остался лежать в холодильнике. Вместо него Мишка прихватил кулёк сухой алебастровой штукатурки, что завалялась у него с незапамятных времён, и что он по случаю обещал кому-то на работе. По инерции взял свёрток в руки и успокоился, хлопнул дверью и тяжело отдуваясь потопал до лифта. Жил он на третьем этаже, но лифтом, сами понимаете, пользовался всегда. А про второй свёрток, где завтрак, он же ленч, обед и полдник, как-то совсем забыл…
К середине смены, когда подошло время главного «перекуса», муки голода превратились в настоящую пытку. Мишка обшарил все ящики в ЦПУ, но не нашёл там ничего, кроме несчастной замызганной карамельки. Смокча конфетку как можно нежнее и пытаясь растянуть удовольствие, он заглянул в мусорную корзину — вчера жена дала ему курицу и может там остались кости… Но нет, уборщица уже успела всё опорожнить. Ко дну прилипла маленькая скрученная шкурка от сала. Это уж точно ещё с прошлой недели. Конфетка слизалась окончательно, обдав язык прогорклым повидлом. Через секунду во рту стало совсем пусто. Мишка воровато огляделся — за открытыми дверями никого. Он запустил руку в мусорку, бережно отодрал сальную шкурку и быстро засунул её в рот. На приторный карамельный остаток горько наложился вкус солёного сала. "Дурнэ як сало без хлиба", вспомнилась ему тёщина поговорка, и тут же шкварочка соскользнула в пищевод. Голода эти находки не утолили, даже наоборот, разбудили какое-то неистовое урчание в кишках, отчего ему стало совсем невыносимо. Мишка тщательно облизал конфетный фантик, и обречённо вздохнув, опустил его в мусор.
Вообще день этот оказался удручающе гадким. К концу смены прибыла дежурная бригада, радостно объявив, что у "летучки движок дал клина", и завтра им из Горэнерго срочно пришлют другую машину. А на сегодня вся работа отменяется. Мишкиному сменщику уже позвонили, из-за форсмажора тот приперся на работу раньше и наконец отпустил голодного Саныча на все четыре стороны. Мишка запыхтел паровозом, и быстро, насколько позволяла его комплекция, побрёл на выход. Вообще-то он ненавидел самостоятельные поездки по городу, да и последний раз в метро спускался пожалуй пару лет назад. На полпути до станции одышка взяла своё, и Алексадрыч тяжело опустился на лавочку в первом попавшемся сквере. Через минуту мимо проскочил паренёк, кому он принёс алебастр. Заметил Саныча, сразу предложил зайти — пропустить по маленькой. Чего ж не зайти! С удовольствием. Мишка, словно переросток Винни-Пух, сглотнул слюну. В гости это хорошо, благо идти всего до соседнего дома, и пытки лестницей не будет — хата на первом этаже.
За заветной дверью вместо ожидаемых вкусных ароматов чего-нибудь жаренного, в нос ударил запах краски. К сожалению, жена у паренька уехала с детьми в отпуск, и тот временно холостяковал, занимаясь мелким квартирным ремонтом. Такая работа давала уважительную причину самому себе ничего не готовить — главным местом ремонта была кухня. Из всех припасов, что супруга наготовила перед отъездом, осталась одна здоровая кастрюля борща. А мужики, они ведь в таких ситуациях частенько становятся как дети — вначале съедят всё второе, потом пожрут колбасу, а первое стоит, пока не скиснет, коли никто им его не греет и на стол в тарелочке не подаёт. Короче к кастрюле борща даже хлеба нет — единственную корочку пустили на «занюх» припрятанной чекушки водки. Хозяин увидел Мишкин голодный взгляд и подзадорил: "Мих-Саныч, да ты ешь, не стесняйся! Хоть всё съешь — всё равно я этот борщ в унитаз вылью, пожалуй он завтра уже скиснет. Выручай, чего добру пропадать?!"
И Мишка ел. От пуза ел. Борщ был не гутой, кислый, но в общем-то вкусный. Кастрюля быстро пустела. Его коллега смотрел на такое чудо и только ахал от восторга, подзадоривая его. Наконец голод отступил, Мих-Саныч наелся. Благодарный хозяин вызвался проводить Мишку до метро. Побрели неспешно, чинно. Вот уж и станция. А на пятаке перед ней — ларёк, пиво в розлив. Ну давай на прощание по кружечке. По кружечке не вышло, вышло не то по пять, не то по шесть, а может и побольше, кто их там считал. Хорошо хоть рядом с «точкой» туалет, нужда не мучает. Простояли до закрытия — белые питерские ночи незаметно крадут вечернее время.
Наконец распрощались. Мишка поджал левой рукой живот, и кое как запустил правую руку в брючный карман. Обдавливаемая со всех сторон складками жира, рука нащупала мелочь. Фух, вот он — долгожданный пятак. Протискиваться через через хищные створки Александрыч не любил. Он опустил монетку в крайний турникет, где проход шире, пропыхтел мимо вахтёра и осторжно стал на эскалатор, надёжно перегородив его для всех желающих бежать вниз. Осталось самое страшное — сойти с эскалатора. Он завистливо посмотрел на стайку молодых студентов, весело прыгающих через «гребёнку» где-то впереди. Опасная черта всё ближе и ближе. Мишка сконцентрировался и сделал критический шаг. Тело закачалось, но ничего — не упал, не потерял равновесия. Слава Богу пронесло. Заранее подгадав место, где остановится вагон, из которого ему будет ближе всего выходить на его станции, Мишка остановился, невольно морщась от удивлённых взглядов прохожих — е00,го фигура явно привлекала внимание. Впрочем, народу на станции было не много, а вскоре подошёл поезд, в котором тоже полно пустых мест. Ну вот и проделана самая сложная часть его сегодняшнего вынужденного путешествия. Мих-Саныч уже успел пропотеть, словно на него вылили ведро воды. Он вздохнул с облегчением, прошёл в вагон и, предчувствуя как приятный холодный дерматин коснётся его липкой спины, с наслаждением плюхнулся на сидение.
Наслаждения не получилось.Случилось нечто ужасное — как будто ему в живот вогнали кол. Острая боль пробила его. Та боль, что называют скручивающей. Он бы и скрутился, если б не его телеса. Живот гузно сверзился на бок, потащив за собой всё тело. Усидеть не было сил, и Михаил Алексадрович упал, а тут поверх боли вдруг нахлынула такая слабость, что и на помощь не позвать. Миша захрипел, потом жалобно заскулил. Народ повыскакивал с кресел, попытался его поднять. Всё что им удалось, так это перевернуть Мишу на спину. В этом положении ему лежать было даже тяжелее, чем на боку, его хрип перешёл в громкое сдавленное сипение пополам со свистом, как будто его тело подкачивали велосипедным насосом. Кто-то дёрнул стоп-кран, поезд завизжал тормозами, и из селектора послышался грозный голос машиниста. Уяснив, что происходит, машинист снова тронул поезд, пообещав «Скорую» на ближайшей станции.
На ближайшей станции прибежали два малохольных мента с носилками, но и они не смогли вытащить Мишу из вагона. Ситуация сложилась неприятная — стоит целая ветка, в подземном городе образуется людской затор. Поэтому и завернули туда первую попавшуюся скорую, на счастье с нашим клинордом. Клинорд же оказался мужиком толковым, быстро распознал у этого гигантского толстяка "острый живот", а не стандартную проблему с сердцем. Поэтому и решил эвакуировать больного в свою родную "Факультетку".
Дополнительная помощь в виде четырёх здоровых детин в курсантской форме с раскладными НШБ-2 ("носилками широкими брезентовыми" по старой военснабженческой номенклатуре) поспела буквально за минуты. Носилки в проход рядом с телом не вставали — места мало. Пришлось под него подложить обычные носилки, да пару человек поставить по краям живота. Кое-как вынесли тушу из вагона и уже на перроне перевалили на НШБ. Потом на эскалаторе поставили головной конец на ступеньку, а ноги держали, попеременно сменяясь и стараясь поддерживать тело по возможности горизонтально. Хорошо хоть, что тётка выключала эскалатор, давая бригаде погрузится и сойти. В «Скорую» тащили его вшестером, и то руки аж белели от напряжения.
Ну наконец туша в Клинике. Толстенькие обычно повышенным давлением страдают, а тут низкое, и дальше падает, а пульс наоборот растёт. Ого, вот уж зашкалил за сто тридцать! Такое обычно при кровопотере. Дежурный хирург пытается сквозь жир прощупать живот. Руки врача топнут в гигантских складках, скрываются мягких волнах жировой трясины. Наконец удаётся докопаться до брюшной стенки. Живот твёрдый, как доска. Если бы наш богатырь был бы раза в три полегче, он пожалуй бы завертелся ужом от боли, а так только пронзительно завизжал, судорожно забив кистями рук, словно выброшенный на берег кит.
Ответственный хирург морщится — клиническая картина не слишком понятная. Ну-ка, давайте ему сделаем лапароцентез. Это малюсенькая операция с сугубо диагностической целью — в животе делается небольшой разрез, потом в эту дырочку заводят крючок, им цепляют переднюю брюшную стенку и поднимают её «палаточкой». В образовавшееся пространство вводят специальный инструмент, лапароскоп, если нужно чтоб было лучше видно, то дополнительно подкачивают брюхо стерильным газом и спокойно рассматривают все органы. Можно также засунуть обычную трубочку от капельницы, подсоединить к ней шприц и взять содержимое брюшной полости на анализ. Вообще-то в норме там сухо — всякая жидкость находится исключительно внутри кишок.
Где-то в клинике нашли здоровый толстенный кусок акрилового оргстекла, больше чем метр на полтора и сантиметра три толщиной. Промыли дезраствором, протёрли спиртом, положили его на операционный стол, сверху покрыли стерильной клеёнкой и простынями, а уж потом перекатили нашего негабаритного больного. Сделали лапароцентез, подцепили брюшную стенку — крючок по самую рукоятку скрылся в жиру. Потягивать эту массу пришлось двоим, да и то без особого успеха. Внутри почти ничего не видно. В норме на внутренних органах лежит этакая кисейная сеточка с жировыми включениями — большой сальник называется. Так вот сальник у Михаил Александровича представлял собой лоснящиеся непроходимые тяжелые торосы белесого жира, по которым бежала реденькая паутинка кровеносных сосудов. Дали в брюхо газ на максимум. Где-то по самому краю сальника появилась полоска жидкости. Попробовали отсосать шприцом пару миллилитров. Странная жидкость — красноватая, мутная. Поставили больному предварительный диагноз "прободная язва желудка",быстренько погружаем в наркоз и идём уже на настоящую лапаротомию — операцию, где широко вскрывается передняя брюшная стенка ровно по срединной линии живота.
Подошёл анестезиолог с клинком-ларингоскопом. Сестра-анестезистка пустила по вене наркотик, больной обмяк, теперь надо быстро засунуть ему в трахею трубку, а потом специальными лекарствами-миорелаксантами отключить мышечный тонус и сразу же подсоеденить к аппарату искусственной вентиляции. Человек буквально парализован, и сам дышать уже не может, воздух в его лёгкие будет подавать машина. Зато ничто не будет мешать хирургу работать. Легко сказать быстро — у этого пациента и второй и третий подбородочки имеются, и каждый потяжелей хорошей ягодицы будет, да и шея какая грациозная — как у самого породистого борова на пике откорма. Такое едва гнется и к быстрой работе не располагает. А сам жир! Жир — это депо для большинства лекарств. Не додай наркотика — умрёт человек от болевого шока, переборщи — умрёт от передозировки. Нужную дозу обычно считают исходя из веса тела. Нормального тела. А тут 70 % жира. Он в силу своей химико-биологической природы поглощает лекарства, как губка, а потом долго отдаёт их. Грань между "очень мало" и «передозом» становится весьма зыбкой, расплывчатой. И чем неясней эта грань, тем нервозней анестезиолог. Он играет желваками, стучит зубами и вместо строгих и понятных схем начинает рассчитывать только на собственную интуицию. Ну вот наконец наркоз дан, аппарат работает… Ребята, поехали!
Поначалу ведущим хирургом к столу к столу встал подполковник Федоткин, личность истероидная, осыпающая всех и вся какой-то нарочитой квазиинтеллигнтностью. Словно молитву прочёл собравшимся вокруг курсантам лекцию о том, что во всяком теле необходимо видеть свою скрытую красоту. Хирургические маски скрывают выражение лица, но слышно, что курсанты за спиной двусмысленно захихикали. Федоткин неуверенно полосонул скальпелем по операционному полю. Рана моментально развалилась, обнажив ярко-жёлтые, словно гранулированные края мощнейшего подкожного жира. На редкие сосудики наложили зажимы и хирург полосонул ещё раз. Никакой «анатомии» не возникло — просто жёлтый овраг заметно углубился. Руки подполковника скрылись в ране и неуверенно пошарили по дну — везде монотонный подкожный жир. Федоткин промямлил нечто жалобно-несуразное и опять резанул тело. Эффект тот же — жир! Федоткин поднял руки: "Случай тяжёлый, позовите профессора!" Курсанты опять захихикали.
Пришёл профессор. Оценил обстановку. "Да, случай тяжёлый, в прямом и переносном смысле. Рану прикройте стерильным — я моюсь и продолжу. Вы станете в ассистенты!" Через пару минут курсанты почтительно расступились. Капая первомуром на пол, профессор быстро прошествовал к операционной сестре, вытерся стерильным полотенцем, принял халат на плечи, сунул руки в подставленные перчатки. Кто-то услужливо завязал поясок, кто-то поправил ему очки. Шаг к столу и операция понеслась с невиданной скоростью.
Вот уж видна белая линия живота — прочное сухожилие, что разделяет брюшную стенку на симметричные половинки. Этот апоневроз вскрывается буквально одним движением, словно это не профессор медицины, а скрипач на сольном концерте. Руки ассистентов сдвигают тяжелый пласт сальника и под ним появляется… Борщ!!! Точнее плавающие в борще кишки, а по операционной тут же разносится мощный запах пива. Кто-то из курсантов растерянно бормочет "жигулёвское, поди…" Профессор недовольно бросает "это кто тут такой знаток", и на болтуна дружно зашипели. Всех сейчас больше волнует не сорт пива, а сама причина нахождения этого винегрета в брюшной полости. Неужели и вправду прободная язва, где в желудочной стенке образуется свищ, через который изливается содержимое? Нет, всё проще.
При ревизии желудка никакой язвы не нашли. Желудочек был, правда, что надо! Объём нормального желудка, около литра, ну полтора. Этот же куда более трёх. Бурдюк, а не желудок! На человека, прошедшего курс нормальной анатомии, такой производит впечатление, пусть даже пустой. И на передней стенке этого «вместилища» где-то сантиметров пять от малой кривизны находился огромный, в ладонь, РАЗРЫВ! Заполненный до отказа борщом и пивом, желудок элементарно лопнул, когда Михаил Александрович плюхнулся на сиденье в метро.
Разрыв ушили, брюхо промыли от борща. Потом долго боролись с инфекционными осложнениями. Но выжил наш гигант. За долгий и мучительный послеоперационный период даже весу порядочно сбросил —перед выпиской на нём громадными лопухами висела излишняя кожа. Здесь, правда, начкаф[1] один секретик сотворил — ушил он нашему толстячку желудок весьма хитро, так что от трёхлитрового бурдюка остался маленький мешочек с кулачёк. Хочешь, не хочешь, а всю оставшуюся жизнь ему максимум по полмиски супчика кушать придётся — больше за раз не влезет. Самое радикальное средство от ожирения. Тут бы и позубоскалить насчёт неумеренного обжорства, да не получается. Болезнь это. Нельзя обжорство списывать исключительно на личную распущенность, хоть таковая и важнейший фактор. Тут и генетика, и психология тоже свою роль играют.
На самой милой кафедре Академии — Кафедре Детских Болезней, довелось нам видеть такую картину — железную решетку, и плачущих за ней детишек. Плачущих от голода. Потому как эта мирная кафедра делала большую военную науку — изучала влияние того самого питания на становление армейского призывника. Ведь каждый солдат когда-то был ребёнком. А то, что иные будут негодны к призыву, становится порой ясно уже в весьма раннем возрасте. Или ограниченно годны — то, что вырастает с таких детей, солдатом можно назвать только в издёвку — ни отжаться, ни пробежать, ни подтянуться не могут! При том, что ничем не больны. Единственная причина их инвалидности — лишний вес. Вот и создали специальное отделение, где пытались таких детишек лечить. Мы приходили на кафедру и слышали голодный плач упитанных восьмидесятикилограммовых крепышей, что тянули к нам из-за решётки ручки, с мольбами "солдатик, дай конфетку". А решетка в этом деле совершенно необходима, чтобы сердобольные детки из других отделений им свои печеньки не отдавали. «Крепышам» же маминых передач не дозволялось, да и самих мам старались в это отделение не часто допускать — ведь пытка голодом, пусть даже частичным, для матери порой куда тяжелее, чем для ребёнка.
В сталинское время таких практически не было, появились они под закат хрущёвской эпохи, в брежневское время обозначились, как проблема, а после Перестройки словно плотину прорвало. Излишний вес сейчас у каждого пятого россиянина, пусть и не до такого экстрима, как у Михаила Александровича. Поэтому хочется дать всем мамам один такой простенький совет — в 99 % случаев если ваш ребёнок не доел, не заставляйте! Большую этим пользу ему сделаете. "Кушай хорошо, вырастишь большой" — это палка о двух концах. Вырастишь большой в любом случае, но если очень хорошо кушать, то запросто можно вырасти очень большим. Ведь несознательно взрослые частенько меряют детские порции, исходя не из потребностей своих чад, а исключительно из собственного представления о таковых. Кощунственно это или нет, но живём мы в век продуктового изобилия, а поэтому пока этот век длится, то место несъеденной каши в помойном ведре, а не в желудке. Ведь количество липоцитов (жировых клеток) закладывается до пяти лет, а всю остальную жизнь мы лишь меняем их качество, усиленно накачивая туда жир. Вот когда таких клеток много, да ещё и заполнены они под завязку, и получаются трёхцентнеровые мих-санычи, с рисками лопнуть всего лишь присевши в метро.
(С) АНДРЕЙ ЛОМАЧИНСКИЙ РАССКАЗЫ СУДМЕДЭКСПЕРТА · БОРЩ С ПИВОМ
Здесь мы собираем самые интересные картинки, арты, комиксы, мемасики по теме (+1000 постов - )
Собираем на сервера
В этом месяце собрано $716.95 из $1360.00.
Тренды
Наши любимые теги
Топ комментов
А бывает, комменты лучше постов. Смотрим топ тредов и вникаем!