Результаты поиска потегунаписал сам
Дополнительные фильтры
Теги:
написал самновый тег
Автор поста
Рейтинг поста:
-∞050100150200300400+
Найдено: 288
Сортировка:
Короч, готов к очередной волне хейта
ОпьянениеОн был достаточно хорошо знаком с хозяевами и планировкой дома, чтобы в разгар вечеринки самовольно отправиться на кухню — якобы за льдом, а на самом деле с целью слегка протрезветь, ибо он не был другом семьи в той степени, которая позволяла спокойно прикорнуть на кушетке в гостиной. Компанию он покинул без сожаления — к тому моменту большинство сгрудились у пианино и хором распевали «Звездную пыль», а хозяйка дома беседовала о чем-то важном с унылым юношей в элегантных очках. Стараясь не шуметь, он проследовал через столовую, где глубокомысленно дискутировали четверо или пятеро гостей, пристроившись на жестких стульях с прямыми спинками. Двустворчатые двери кухни распахнулись при легком нажатии; войдя, он присел за эмалированный стол, положив ладонь на его чистую прохладную поверхность. Затем поставил бокал на одну из ключевых точек в зеленом узоре столешницы, поднял глаза и обнаружил сидящую напротив девчонку, которая, в свою очередь, внимательно его разглядывала.
— Привет, — сказал он. — Вы дочка?
— Эйлин, — назвалась она. — Да.
Она показалась ему какой-то нескладной и мешковатой. «Это все из-за той бесформенной одежды, которую носят нынешние девицы», — промелькнуло в затуманенной голове. Ее темные волосы были разделены прямым пробором и заплетены в две косы; лицо юное и свежее, без признаков макияжа, да и одета по-домашнему — в простенький лиловый свитер.
— У вас приятный трезвый голос, — сказал он и с опозданием понял, что это не самый подходящий комплимент для столь юной особы.
— Я как раз собиралась выпить чашечку кофе, — сказала она. — Не угодно ли составить компанию?
Он чуть не рассмеялся при мысли, что девчонка, похоже, считает себя докой по части укрощения тупых пьянчуг.
— Спасибо, — ответил он, — не откажусь.
Ему было трудно сфокусировать взгляд, и когда она поставила перед ним чашку горячего кофе со словами: «Вам, наверно, лучше черный», — он нагнулся над паром, не закрывая глаз, в надежде таким способом взбодриться.
— Судя по звукам, вечеринка удалась, — сказала она без признаков энтузиазма в голосе. — Каждый нашел себе занятие по душе.
— Славная вечеринка, — согласился он и начал, обжигаясь, прихлебывать кофе, дабы показать, что ее старания не были напрасны. В голове и впрямь слегка прояснилось, и он сказал с улыбкой:
— Мне уже лучше — благодаря вам.
— Должно быть, в комнатах жарковато, — сказала она с утешающей интонацией.
Тут он не выдержал и расхохотался. Девчонка нахмурилась, но потом, видимо, решила не обижаться и преспокойно продолжила:
— Наверху было очень жарко, и я спустилась, чтобы немного посидеть здесь.
— Вы спали? — спросил он. — Должно быть, мы вас разбудили.
— Я делала уроки, — сказала она.
Он взглянул на девчонку еще раз и представил себе ее мир: сочинения на заданную тему, аккуратно исписанные тетради, потрепанные учебники, перекидывание записочками на уроках.
— Учишься в школе? — спросил он.
— Да, в старшем классе.
Она помолчала, словно ожидая от него какой-то реакции, а потом добавила:
— Я пропустила один год из-за воспаления легких.
Надо было что-то сказать, но он не мог придумать подходящей темы (о мальчиках? о школьном баскетболе?) и потому сделал вид, что прислушивается к звукам, доносящимся из гостиной.
— Да, вечеринка славная, — повторил он.
— Вы, надо полагать, любитель вечеринок, — сказала она.
Сбитый с толку этим замечанием, он наклонился над уже пустой чашкой. Судя по ее тону, девчонка была вполне готова к тому, что в следующий момент он вообразит себя гладиатором, выходящим на арену против диких зверей, или начнет как безумный вальсировать сам с собой по саду. «Милая моя, я почти вдвое старше тебя, — подумал он, — однако еще не забыл, как сам делал уроки».
— В баскетбол играешь? — спросил он.
— Нет, — сказала девчонка.
Он чувствовал себя обязанным поддерживать беседу, поскольку явился на кухню позже ее, да и, в конце концов, это был ее дом.
— И каково твое домашнее задание?
— Сочинение о будущем нашего мира, — сказала она и улыбнулась. — Звучит как-то глупо, правда? По-моему, ужасно глупо.
— В столовой сейчас рассуждают на ту же тему, и это одна из причин, почему я оттуда ушел.
Она явно не поверила его словам насчет причины ухода, и тогда он поспешил добавить:
— Ну и что же ты думаешь про будущее нашего мира?
— Вряд ли его ждет большое будущее, — сказала она, — если судить по его настоящему.
— Мы живем в интересное время, — произнес он таким тоном, будто все еще беседовал с гостями на вечеринке.
— По крайней мере, потом мы не сможем уверять, будто не ведали, что творим, — сказала она.
С минуту он молча смотрел на девчонку, а та отрешенно разглядывала носок своей мягкой кожаной туфли, покачивая ею вверх-вниз.
— Воистину страшно жить во времена, когда шестнадцатилетней девушке приходится думать о таких вещах, — сказал он, испытывая искушение насмешливо добавить: «В мое время девицы не думали ни о чем, кроме танцулек и поцелуев».
— Мне уже семнадцать. — Она подняла на него глаза и снова улыбнулась. — Это огромная разница.
— В мое время, — сказал он, пожалуй, переусердствовав с ударением на слове «мое», — девицы не думали ни о чем, кроме танцулек и поцелуев.
— В этом-то и беда, — сказала она серьезно. — Если бы во времена вашей молодости люди по-настоящему боялись за свое будущее, сейчас было бы не так паршиво.
Отвечая, он невольно взял более резкий тон (времена его молодости, надо же!) и чуть отвернулся, как бы показывая, что лишь по доброте душевной снисходит до столь откровенного разговора с ребенком.
— Помнится, мы тоже волновались за свое будущее. Наверно, всем детям в шестнадцать-семнадцать лет свойственны подобного рода страхи. Это все, как и мимолетные влюбленности, издержки переходного возраста.
— А я все время представляю себе, как это будет происходить. — Она говорила негромко, но очень отчетливо, обращаясь к какой-то точке на стене позади него. — Мне почему-то кажется, что первыми рухнут церкви — даже раньше, чем Эмпайр-стэйт-билдинг. Затем все большие дома, стоящие вдоль реки, вместе с жильцами начнут медленно сползать в воду. А потом школы — возможно, как раз посреди урока латыни, когда мы будем читать Цезаря. — Она посмотрела ему прямо в лицо, потрясенная собственными фантазиями. — Всякий раз, когда мы начинаем очередную главу «Записок», я гадаю: вдруг это та самая глава, которую нам не суждено дочитать? Может статься, на том уроке латыни мы окажемся последними в мире людьми, читавшими Цезаря.
— И это будет хоть каким-то утешением, — игриво подхватил он. — Я терпеть не мог этого Цезаря.
— Полагаю, во времена вашей молодости все школьники ненавидели Цезаря, — заметила она холодно.
Он чуть помедлил с ответом.
— Думаю, тебе не следует зацикливаться на этих кошмарах. Лучше купи журнал мод и листай его в свое удовольствие.
— Да я смогу даром набрать столько журналов, сколько захочу, — упрямо возразила она. — Туннели подземки обвалятся, а все журнальные киоски на перронах будут разбиты — бери не хочу. И в придачу шоколадки, губная помада, искусственные цветы… А на мостовой перед магазинами будут валяться модные платья и меховые манто.
— Надеюсь, винные лавки тоже будут гостеприимно открыты, — сказал он, начиная испытывать раздражение. — Тогда я отоварюсь ящиком лучшего коньяка и думать забуду обо всех этих напастях.
— А офисные здания превратятся в груды обломков, — вещала она, широко раскрыв глаза. — Если б только заранее знать минуту, когда все это произойдет…
— Понимаю, — сказал он. — Пожалуй, мне пора вернуться к другим гостям.
— После этого все уже будет по-другому, — продолжала она. — Исчезнет все, что делало этот мир таким, какой он сейчас. Изменятся правила, изменится образ жизни. Быть может, появится закон, обязывающий жить под открытым небом, чтобы всегда оставаться на виду друг у друга.
— А может, появится закон, обязывающий семнадцатилетних предсказательниц учиться в школе уму-разуму.
— Школ уже не будет, — сказала она бесцветным голосом. — И никто не будет учиться. Чтобы не повторить нынешних ошибок.
— Что ж, — сказал он, усмехнувшись, — ты очень занимательно это описала. Даже обидно, что я этого никогда не увижу.
Уже выходя из кухни, касаясь плечом двери, он задержался. Очень хотелось произнести напоследок что-нибудь этакое по-взрослому умное и едкое, но он боялся показать, что на самом деле задет ее словами, ибо «во времена его молодости» никому из его сверстников рассуждать подобным образом и в голову не приходило.
— Если возникнут проблемы с латынью, — проговорил он наконец, — буду рад помочь.
Она хихикнула, как самая обыкновенная школьница; он даже вздрогнул от неожиданности.
— У меня с этим полный порядок, — заверила она.
Вернувшись в гостиную, где по-прежнему царило оживление (хор у пианино теперь исполнял «Дом на холме», а хозяйка беседовала о чем-то насущно важном с импозантным мужчиной в синем костюме), он отыскал среди гостей хозяина дома и сказал:
— У меня только что произошел очень интересный разговор с вашей дочерью.
Хозяин быстро обвел взглядом комнату.
— С Эйлин? А где она?
— На кухне. Учит латынь.
— «Gallia est omnia divisa in partes tres…» — скороговоркой пробубнил хозяин. — До сих пор помню.
— Она неординарная девушка.
Хозяин дома покачал головой и горестно вздохнул:
— Ох уж эти современные детки…
Я пару раз осмеливался выкладывать свое бумаго марание и Вы доходчиво мне обьяснили какое я дно. Вот и сейчас, Боги лит. клуба, прошу немного критики.
В последний рабочий день, перед рождественским уикендом, мы все увлечены одним единственным делом. Никто как будто не замечает гула голосов, скрежетания принтеров, попискивания модемов, шарканья тонн бумаги, это происходит бессознательно, как бы мы не старались сосредоточиться на работе, в наших головах звучит только одно. Тик-так.Все мы украдкой поглядываем на него, на этот белый диск с чёрными точечками делений, по утрам он говорит нам, идти на работу и мы идём, вечерами идти домой и мы рады позволению. Тик-так.
В трёх чёрных глянцевых стрелочках, отражаются мигающие огоньки гирлянд, но для меня это три чашки кофе и восемь сигарет, для Робин Хилл это повод вспомнить о своём муже - коматознике, для Клайва Бисквита это три бутылки пива и матч по соккеру «Тоттенхэм - Наполи», для моего друга Чака – это повод сказать «сука». Тик-так.
Мы словно улыбки мальчиков-хористов после просмотра порно-журналов в доме отца Брендана Смита. Мы словно попки школьниц, которые лапает мой друг Чак в давке пятьдесят седьмого автобуса. Мы словно моя мошонка, растянутая на день благодарения. Тик-так.
Стол из прессованных опилок, месячный отчет, пятая чашка кофе, экономический еженедельник, парк штата Лейк на экране компьютера, мне пора в туалет. Тик-так.
Я стягиваю с себя трусы и начинаю энергично работать рукой. Тик-так.
Дженни Талука стучит краешком карандаша о свою толстую ляшку. Тик-так.
Роберт Миллер поздравляет свою тётю Сарру по телефону. Тик-так.
Мой друг Чак ищет расписание субботних курсов плаванья для тинэйджеров. Тик-так.
Солдат готов, из кармана я выуживаю маленький свитерок с оленями. Тик-так.
Я делаю фотографию своего члена в свитере, украденном у большеголовой куклы моей дочери. Тик-так.
На лобке я пишу: «Тусуйся» (“Hang out”). Тик-так.
Кто же это будет сегодня? Джек из отдела продаж? Милли из экономики? Нина из сервисной политики? Тик-так.
Обычно со мной такое случается в канун праздников. На Пасху я раскрашиваю свои яйца гуашью, а на члене пишу «Он поднялся снова» («He has risen again») и скидываю фото Айзеку Гиршбейну – жиду из бухгалтерии. Четырнадцатого февраля я двадцать минут подбираю угол, чтобы головка моего члена походила на сердечко, в этот раз это лесбиянка-кадровик Велма Перез, на стебле члена я пишу «Love», приходиться писать верх ногами, да ещё и зеркально, чтоб на фотке выглядело как надо. На день благодарения, с этим пришлось заморочиться, я раскрасил свою мошонку под цвет флага и растянул её обеими руками, придавая прямоугольную форму, член пришлось приклеить к животу, а телефон поставить на бачёк и снять видео. После я ещё час монтировал его, чтобы добиться эффекта колыхания флага на ветру. Готовую гифку получает Алан Адехи из аналитики, потомок коренных племен, с сообщением «На этот раз без оспы».
Я иду за ещё одной чашкой кофе. Пятидесятилетний Зак Новак отдергивает свою голову от смартфона, словно курица несушка от яичницы. Зак, у которого нет ни одной фотографии на рабочем столе. Зак, который не приводит никого на день «Приведи своих детей на работу». Зак, который не убьет себя сегодня вечером. Этот морщинисты маркетолог показывает свой смартфон коллегам сидящим вокруг. Практически весь финансовый отдел собирается вокруг него. Сегодня ты звезда, Зак. Не благодари.
Мой зад упирается в медленно убивающий меня принтер. Мои жёлтые зубы только на секунду мелькают в жиже кофе. Зака не видно из-за обступившей толпы. Кто-то хлопает меня по плечу.
- Грег, как сам мужик?
Предо мной начальник отдела статистики Ларри Милиган. Глубокий вдох. Запах изо рта Ларри напоминает мне ту часть моего детства в Аншвиле, Калифорния, когда бродячие псы разрыли могилу моего кота Снежка на пустыре и тягали его труп по улицам. Глаза Снежка вытекли, а на их месте копошились тысячи белых червячков - опарышей. Кое-где шкура слезла, оголяя желтоватые кости, а брюхо лопнуло под действием трупных газов, вывалив наружу внутренности.
Ларри «Снежок» Милиган будто табличка «Закрывайте, пожалуйста, дверь» с восклицательным знаком. Он делает вид, что мы друзья, но только до того момента пока я не слажаю.
- Привет Ларри, - я перекладываю бумажный стаканчик в левую руку, - чтобы поздороваться.
«Снежок» Ларри – семнадцатого мая получает от меня хер, раскрашенный под радугу с надписью «Все знают».
- С наступающим! - Он хлопает меня по плечу, пока жмёт мою руку.
- И тебя Ларри. – Я отпиваю кофе.
- Так что решили, где будете праздновать, мы с Барб вечеринку устраиваем?
- Извини Ларри, - я пожимаю плечами, - родители Сарры приедут.
- Ну ничего, - он смеется, - приезжайте попозже, мы до утра собираемся гудеть.
- Постараемся.
- Вот и славно, - он снова жмёт мою руку, и своему другу передай, пускай тоже заскакивает.
- Ине забудь, - он не отпускает мою руку, - отчёт должен быть на моём столе до вечера.
- Конечно, Ларри. – Выдох.
Ларри уходит, через секунду до меня доносится: «Санни, как сам мужик?»
Я ставлю одну из чашек кофе на стол Чаку, на его экране столбики реестра.
А сам возвращаюсь к своим трём стенам из картона высотой полтора метра, к своему отчету ущерб - факторов, мой стул ещё теплый. Специфика моей работы требует от меня знать количество дебилов, которые надышавшись испарениями нашего нового отбеливателя, подадут иски в суд. Количество придурков, заливающих наш ополаскиватель для белья в двигатель своей машины, перепутав его из-за похожей бутылки. Количество обезумевших мамаш пикетирующих наш главный офис, из-за того, что их ребёнок попробовал наш этило - содержащий растворитель.
- Ларри всё ещё чистит зубы дерьмом? Доноситься голос Чака из-за пластиковой перегородки.
За что я люблю Чака, так это за то, что он никогда не стеснялся говорить людям правду в лицо, наверное, поэтому он в свои тридцать семь до сих пор холост.
- По-моему он теперь и мертвечиной не брезгуёт. Пригласил на вечеринку, сказал, и ты можешь прийти.
- Ого, - он быстро стучит по клавиатуре.
- Пойдешь? Я снимаю под столом туфли.
- Куда я денусь, говорят там и Робин Хилл будет. У бабы хуя уже два года нет.
- Ну ты блять даешь, Эрен то ещё не умер.
Чак откидывается на спинке стула, так чтобы я увидел его лицо и говорит голосом Ретта Батлера.
- Честно говоря, дорогуша, мне наплевать. Я на его место не претендую.
Вот за что я люблю Чака.
- Видел, что Заку с менеджмента скинули, - он высовывает из-за перегородки свой смартфон с фотографией моего же члена. – Он уже совсем не старается, исхуился наш парень.
- Но смотри, - продолжает Чак, - у него появилась подружка. – Он свайпает вправо.
Волосатая манда, бобрик побрит под ёлочку, на лобке надпись «С Рождеством!».
За эти восемь лет в отделе оценивания рисков, ты узнаешь, каков шанс отравиться формальдегидом испаряющемся из твоего стола. Сколько нужно вдохнуть печатающего порошка от стоящего в пяти метрах лазерного принтера, чтобы заработать рак лёгких. Какие гормональные изменения произойдут в твоем организме под действием бифинола А, употребляемого вместе с пищей из пластиковой посуды. За восемь лет работы начинаешь внимательнее читать этикеты на товарах, но не бросаешь курить.
Подражательница. Подражательница - что за бред? Хотя, если подумать это даже лестно.
- Кому её скинули?
- Да какая разница, пуська есть пуська, это ж круто чувак.
- И все же?
- Чувак, манда, пусечка, пунька, сладкая дырочка, пельмешек! Да, что с тобой? Не важно кому, важно кто.
- Не знаю, чувак, всё-таки я женат. Моя дома ничуть не хуже. Тем более они там практически не отличаются.
- Не отличаются? Ты что ебанулся? Это первоклассная узенькая пездёнка, а не обвисший рукав.
Он молчит секунду.
- Без намёков.
- Нет, понимаешь, этот чувак, - я показываю ручкой на телефон, - он каждый раз выбирает довольно стереотипичную жертву: на Пасху – еврей, на День Благодарения – индеец, на Рождество, - я останавливаюсь. - Вот мне и интересно, что у неё в голове, кто её жертвы, почему именно они, это скажет, зачем она это делает? И быть может, мы узнаем кто она.
- Да ты сраный Коломбо, Грег. А ты не думал, что быть может, им просто нравится показывать свои причандалы всем подряд?
- Может ты и прав, но все равно ведь хочешь знать кто она?
Чак улыбается краешком рта.
- Дайте мне немного времени, сэр, - я поправляю воображаемую шляпу, - и я найду подонков.
- Саманта Пирсон. Чак скрывается за перегородкой.
- Что, Саманта Пирсон?
- Она скинула фотку Саманте Пирсон.
Итак, Саманта Пирсон…. Кто ты, блять, такая?
Впервые попробовал что-то написать, скромно прошу оценить
My words
I'm staring into endless void
Of starlight and of hope devoid,
But when I try to break away,
The skies look like this pit, the same.
Upon its gates the trial's held,
And I'm behind defendant's stand.
I prosecute, I judge, object,
But I will not myself defend.
"Not guilty" verdict was my bane,
Like groundhog's day returned again,
And now, not to overextend,
I'll put this fallacy to end.
I'm tired of seeing myself again
Each passing day grows my disdain
But now I'm ready to repent
And discontinue my descent.
Hypocrisy, and lies, and more...
All, that I usually abhor,
Has rooted deeply in my soul,
And undermined my better goal.
I'm not religious, but believe
In greater cause, for which to live
But what I've done and what I thought
Betrayed this dream that I have sought.
The ancient sins of human kin
Have left their marks upon my skin
And I am tainted by mistakes.
No turning back, there's no retake.
It's easier to count those falls,
Of which became I thoughtless thrall,
Than seek rare virtue, being made
By these obese and spoiled hands.
When did it start? When have I let
Become myself a sorry pet
Of Gluttony? Each bite and swig
Have made me closer to a pig
Than human; how could one not
Contempt and execrate such bloat?
And when I've tried to find a way
To purify myself, to stray
From path, which obviously leads
To only furthering the needs
I've yet again been weak, like moth
Before the flame, - I longed for Sloth.
"Tomorrow", - was my best excuse.
Why was I trying to refuse
From doing anything required
If even was not really tired?
Sloth doesn't let me go away
From childhood to this very day.
The time have passed, and then just once
I've won the prize, and in long pounce
Not me, but Pride has took the place
Upon the pedestal's embrace
And even now, then I require
Sentence, it reads back, admires
And wants all others do the same,
And me to thirst for praise and fame.
Another one, who lurks inside,
Is Greed, and comes like raging tide
The urge to have, to bear, to wield...
It's nearly hopeless not to yield.
And when this wave has briefly passed,
You always know - it won't be last.
And next one is, of course, the Lust.
I'd kept it still inside, but must
Confess, that every passing day
It's growing harder to obey
The mind, and not the primal needs.
I've all my life preferred to heed
And now I know, that would be best
To not put others to the test.
Who could have wanted being loved
By man like me? So here I stand
Away from others: to protect
Them from me, and to recollect.
These memories are dust for them;
They worth much more than any gem
For me; a subtle touch,
a look, a whisper is like glass,
Like stone, unflinching; so bypass
It could only sight. So, that is left for me, is dream,
And I suppress this wordless scream
Each time I see another eyes,
And dancing beauty, which there lies.
Because it's like a whip, a blaze,
It's better to avert my gaze
And yet again return to bog,
Where I, quite overtly, belong.
But it won't help - in sleepless cold
These damning eyes, and words untold
Return again, like sparking stars,
Reminding of my prison's bars.
It doesn't help that I'm not blind
And all the hands, which intertwine
Remind me every once and then
That better not to leave my den.
But I cannot, for I'm addict
To some I know; so I restrict
Myself; yet Envy's foiled deck
Is full of trumps, so now my neck
Is in its hands; its hard to breathe,
But I don't have a place to leave.
The only sin I haven't yet
Discovered, is Wrath: his hunting net
I somehow managed to avoid.
And this, once more, makes me annoyed:
If only I have had this flame,
Then, maybe, I could harness, tame
Its power; but, alas, it's false
And I still can't approach my goals.
This trial goes forever on,
And every word hits like a stone,
But I cannot - and won't - object.
I've only verdict to expect.
Each witness testifies and leaves,
then prosecution takes up leads...
How do I want to leave this booth!
But I cannot run from the truth.
Well, prosecution has this one.
And I don't want to spoil the fun
For him... or better said, for us?
I like it too, this big demise,
I both have fear and feeling joy.
In hands of judgement I'm a toy,
But even if my end is nigh,
For me it's honor to comply.
At last, the sentence is now set
I close my eyes, and last regrets
Let go my mind, so weak and frail.
Impatience grows, my Holy Grail
Lays peacefully aside the judge.
The time has come to end this grudge.
I know for sure, what's in the blank,
But these last moments are like ankh -
Symbolic hope, marvelous sign...
But here, in this forgotten shrine
I am alone. So bring it in.
Let's put an end to all my sins.
And be it venom, noose or blade
I'll gladly face my end of fate.
Of starlight and of hope devoid,
But when I try to break away,
The skies look like this pit, the same.
Upon its gates the trial's held,
And I'm behind defendant's stand.
I prosecute, I judge, object,
But I will not myself defend.
"Not guilty" verdict was my bane,
Like groundhog's day returned again,
And now, not to overextend,
I'll put this fallacy to end.
I'm tired of seeing myself again
Each passing day grows my disdain
But now I'm ready to repent
And discontinue my descent.
Hypocrisy, and lies, and more...
All, that I usually abhor,
Has rooted deeply in my soul,
And undermined my better goal.
I'm not religious, but believe
In greater cause, for which to live
But what I've done and what I thought
Betrayed this dream that I have sought.
The ancient sins of human kin
Have left their marks upon my skin
And I am tainted by mistakes.
No turning back, there's no retake.
It's easier to count those falls,
Of which became I thoughtless thrall,
Than seek rare virtue, being made
By these obese and spoiled hands.
When did it start? When have I let
Become myself a sorry pet
Of Gluttony? Each bite and swig
Have made me closer to a pig
Than human; how could one not
Contempt and execrate such bloat?
And when I've tried to find a way
To purify myself, to stray
From path, which obviously leads
To only furthering the needs
I've yet again been weak, like moth
Before the flame, - I longed for Sloth.
"Tomorrow", - was my best excuse.
Why was I trying to refuse
From doing anything required
If even was not really tired?
Sloth doesn't let me go away
From childhood to this very day.
The time have passed, and then just once
I've won the prize, and in long pounce
Not me, but Pride has took the place
Upon the pedestal's embrace
And even now, then I require
Sentence, it reads back, admires
And wants all others do the same,
And me to thirst for praise and fame.
Another one, who lurks inside,
Is Greed, and comes like raging tide
The urge to have, to bear, to wield...
It's nearly hopeless not to yield.
And when this wave has briefly passed,
You always know - it won't be last.
And next one is, of course, the Lust.
I'd kept it still inside, but must
Confess, that every passing day
It's growing harder to obey
The mind, and not the primal needs.
I've all my life preferred to heed
And now I know, that would be best
To not put others to the test.
Who could have wanted being loved
By man like me? So here I stand
Away from others: to protect
Them from me, and to recollect.
These memories are dust for them;
They worth much more than any gem
For me; a subtle touch,
a look, a whisper is like glass,
Like stone, unflinching; so bypass
It could only sight. So, that is left for me, is dream,
And I suppress this wordless scream
Each time I see another eyes,
And dancing beauty, which there lies.
Because it's like a whip, a blaze,
It's better to avert my gaze
And yet again return to bog,
Where I, quite overtly, belong.
But it won't help - in sleepless cold
These damning eyes, and words untold
Return again, like sparking stars,
Reminding of my prison's bars.
It doesn't help that I'm not blind
And all the hands, which intertwine
Remind me every once and then
That better not to leave my den.
But I cannot, for I'm addict
To some I know; so I restrict
Myself; yet Envy's foiled deck
Is full of trumps, so now my neck
Is in its hands; its hard to breathe,
But I don't have a place to leave.
The only sin I haven't yet
Discovered, is Wrath: his hunting net
I somehow managed to avoid.
And this, once more, makes me annoyed:
If only I have had this flame,
Then, maybe, I could harness, tame
Its power; but, alas, it's false
And I still can't approach my goals.
This trial goes forever on,
And every word hits like a stone,
But I cannot - and won't - object.
I've only verdict to expect.
Each witness testifies and leaves,
then prosecution takes up leads...
How do I want to leave this booth!
But I cannot run from the truth.
Well, prosecution has this one.
And I don't want to spoil the fun
For him... or better said, for us?
I like it too, this big demise,
I both have fear and feeling joy.
In hands of judgement I'm a toy,
But even if my end is nigh,
For me it's honor to comply.
At last, the sentence is now set
I close my eyes, and last regrets
Let go my mind, so weak and frail.
Impatience grows, my Holy Grail
Lays peacefully aside the judge.
The time has come to end this grudge.
I know for sure, what's in the blank,
But these last moments are like ankh -
Symbolic hope, marvelous sign...
But here, in this forgotten shrine
I am alone. So bring it in.
Let's put an end to all my sins.
And be it venom, noose or blade
I'll gladly face my end of fate.
Ты лежишь на диване и ждешь, когда кончится самосбор. Свет от прожектора за окном через щель в занавесках бьет тебе прямо в глаз.
..
Тебе лень вставать их задергивать, диван хоть и плоский, но ты так хорошо устроился.
..
Объявили, что кончился самосбор. В дверь постучали, и на пороге оказалась незнакомая милая девушка.
..
Она принесла немного старинного чая и паек пищевого концентрата.
..
Мама учила тебя быть вежливым, ты пригласил ее к себе. Вы поели концентрат, попили чаю, сели на диван и вдруг переспали. После она ушла.
..
Ты немало удивился такому случаю, начал ругать себя за то, что не спросил ни имени, ни как ее опять найти, и стал в тайне ждать новой встречи.
..
После следующего самосбора она пришла опять, и повторилось все так же.
..
Потом после следующего самосбора, и следующего...
..
Каждый раз она задерживалась у тебя все дольше. Ты был этому рад, она так вкусно размачивала концентрат, и этот ее старинный чай с непонятными запахами...
..
Не прошло и пары месяцев, как у вас уже появились дети, все девочки. Сначала одна, потом сразу вторая, и так уже штук пять их бегает по твоей ячейке. Тебе было лень задаваться вопросами, ведь все было так хорошо.
..
Они очень любили лазить по тебе, пока ты валялся на диване.
..
А делал ты это часто. Со вкусного концентрата, которого ты бывало съедал по три порции за раз, ты заметно растолстел и очень неохотно двигался.
..
Наконец, девушка и дети совсем перестали уходить, и ты бы даже смог этому обрадоваться, если бы не обнаружил, что стал своим диваном.
..
Прежде плоский, похожий на раскладушку, теперь он был большим и мягким.
..
В глаз как и прежде тебе светил прожектор сквозь щель в занавесках. Ты хотел попросить задернуть их, но этого не получилось, потому что у тебя не было рта, тогда ты просто плотнее закрыл свой сонный глаз.
..
Ты стоишь на краю провала, что появился где-то пол цикла назад.
..
После очередного тяжелого самосбора вы открыли заваренную дверь в блок РВ-3471, и там оказалась пустота.
..
Но пустота не бескрайняя. Огромная часть гигахруща просто ушла вниз, туда, откуда на тебя сейчас смотрит кромешная темнота.
..
Только пыль и сизый туман, больше здесь не было самосборов, и наконец вы начали спуск.
..
Сначала осторожно поодиночке, затем группами, и вот вы уже пробили в стенах давно нежилых ячеек дороги для техники, чтобы по кольцу спуститься в самый низ, и достигнуть дна.
..
Простые люди быстро выдумали себе небылицы о провале. Кто-то решил, что это выход из гигахруща, кто-то, что это путь к центру самосбора, который наконец поглатит весь гигахрущ.
..
Дети, когда слышали через стены грохот проезжающей техники, голосили стишок "Самосвал, самосвал, забери меня в провал". Взрослые брезгливо морщились и сильнее сжимали сермяжными кулаками свои инструменты. А старики только боязливо озирались.
..
Но как часто бывает, все оказалось очень просто. Техника разгребла несколько сотен тонн изломанных стен и перекрытий, и, достигнув дна, открыла проход в блок ЗКП-785лщ, который, как считалось по картам разведки, должен был находиться совсем в другом направлении.
..
Удивленные люди и вооруженные ликвидаторы, вот кто встретил нас на дне провала - мы.
..
Нет смысла пытаться заливать провал бетоном, нет смысла пытаться в нем что-то построить, сизый туман никуда не девается, и рано или поздно здесь снова начнутся самосборы.
..
Ты последний раз взглянул в темноту, вышел в коридор, и скомандовал ликвидаторам:
- Заваривайте дверь.
ЖИВЫЕ ДУШИ
Великим русским фантастам Николаю Васильевичу Гоголю и Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину посвящается. Надеюсь, покойные классики смогут великодушно простить меня за то, что я без всякого дурного умысла воспользовался их поныне живыми трудами.
История эта произошла когда-то в одном, как было принято раньше писать, уездном городе. Может, то был Тупов, а может, Усть-Мухобойск или же один из несчётных Верхонижненсков, которых немало разбросано по российской земле. Простоты для, и чтоб никого - не приведи Господь! - не обидеть, будем звать его просто городом Эн.
Итак, в один из тех октябрьских дней, когда осень, шелестя лёгким серым дождиком по палой листве, окончательно вступила в свои права, на привокзальную площадь города Эн въехал чёрный "Нексус" последней модели, в каких обыкновенно ездят только Очень Значительные Лица. Автомобиль плавно подкатил к невысокому грязно-голубому зданию вокзала и остановился. Несколько мгновений он стоял без малейших признаков жизни внутри, а затем задняя дверь отворилась, и из упоительно мягких недр неторопливо вылез неизвестный в городе человек.
Захлопнув дверь, скрывшую за тонированными стёклами салон, незнакомец оправил одежду, широко перекрестился на обшарпанную церковь семнадцатого века и оглядел площадь. То была обыкновенная, не слишком просторная площадь уездного города, где скорее встретишь гуляющих кур, нежели автомобиль, и где мостовую не чинили, наверное, со времён государыни Екатерины.
Надобно сказать, само появление "Нексуса" вызвало у обывателей города Эн, единодушно мнивших венцом мирового автостроения "Волгу" главы городской администрации отставного полковника госбезопасности Свиреп-Ворчеева, недюжинное любопытство. Бывшие в то время на площади стали осторожно, с опаской перед несомненно высоким начальством подходить, разглядывая машину и приехавшего господина.
В том, что приезжий есть именно господин, а не гражданин или тем паче товарищ, сомнений не возникало ни самомалейших. Был он уже далеко не молод, но ещё не стар, не худ, однако же и не чересчур толст. Одежда его состояла из осеннего пальто, шерстяного мохнатого шарфа, серых брюк и штиблет чистоты такой необыкновенной, какой в городе никогда не было видано. В общем, внешне почти ничем не уступал он опередившему его на полтора столетия Павлу Ивановичу Чичикову. Вот, разве что, лицо приезжего в отличие от чичиковского не заключало в себе ничего приятного. Напротив, и так несовершенное от природы, оно носило явственные следы душевных пороков. Но обыватели, сами будучи далеко не образцами грезовских головок да и не без греха в душе, на лицо-то должного внимания не обратили: взгляды были прикованы к непредставимо дорогой одежде незнакомца, и машине, недоступной простым смертным, как Божья Благодать.
Тем временем из передних дверей "Нексуса" вылезли два бритых наголо могучих человека, похожих, словно братья-богатыри, чертами лиц, чёрными костюмами и даже одинаково съехавшими вбок красными галстуками. Вышедший первым господин что-то коротко сказал им, после чего они, подойдя к толпящейся поодаль общественности, популярно объяснили, что их босс - человек в пальто, зовущийся, кстати, господином Ж., - известный в столице филантроп, и что он приехал в город, дабы облагодетельствовать его жителей. Сами богатыри представились помощниками господина Ж. Петром Александровичем и Селифаном Дмитриевичем.
В продолжение объяснений по собравшейся толпе то и дело проходил недоумённый шёпот; когда же они закончились, воцарилась недоверчивая тишина. Сколь ни простодушны были обитатели сей русской глубинки, к подобным доброхотам всё-таки относились с подозрением. Лет десять назад они, поддавшись искушению лёгкими деньгами, поголовно вложили сбережения в акционерное общество с непонятным названием "ККК", обещавшее шестьсот шестьдесят шесть процентов годовых. Деньги энцы, разумеется, потеряли, зато запомнили накрепко.
Обжёгшись на молоке, будешь дуть и на воду. Обыватели нисколько не верили речам помощников, хотя и расходиться не спешили, совершенно по-русски затаив мысль: "Вот я уйду, а вдруг действительно что-нибудь давать будут!" Вследствие этого да ещё и свойственного провинциалам любопытства толпа понемногу увеличивалась за счёт жителей близлежащих домов и случайных прохожих.
Наконец, когда вокруг скопилось изрядное количество народа, один из братьев-богатырей - кажется, Пётр Александрович - подошёл к машине, на мгновение приоткрыл дверь и достал с заднего сидения увесистую на взгляд кожаную сумку. Второй брат поднял руки, призвав загалдевшую было толпу к тишине, и, возвысив без того неслабый голос, сказал:
- Внимание, сейчас наш благодетель господин Ж. будет раздавать нуждающимся деньги.
Толпа вновь загудела, но уже с оттенком разочарования: вот, дескать, ещё одни жулики; где ж такого дурака найдёшь, чтоб просто так деньги раздавал? Впрочем, уходить опять-таки никто не спешил. Люди ждали развязки. Той, когда изобличённым прохиндеям можно будет плюнуть в глаза и разойтись, сетуя друг другу на бардак в стране и невозвратимость советских времён.
Развязка наступила неожиданная, поистине фантастическая. Господин Ж., стоявший всё это время в сторонке, подошёл к помощнику, запустил руку в сумку и достал... ДЕНЬГИ!!! Запечатанную пачку сторублёвок!
Толпа остолбенела.
С хрустом разодрав крест бумажных лент, Ж. в сопровождении Петра и Селифана подошёл к замолкшим вмиг обывателям, вытащил из очутившегося в руке денежного веера купюру и протянул стоявшему напротив неприметному мужичку. Мужичок каким-то механическим движением взял бумажку и тупо уставился на неё, а Ж. тем временем уже оделял других.
За первой пачкой из сумки появилась вторая, за второй - третья. Первой мыслью энцев стало весьма справедливое подозрение: а не фальшивые ли деньги? Тем не менее, все известные им признаки подлинности были налицо.
Сто рублей - не слишком большая сумма в столицах, но для провинции "стольник" - реальное и всегда желанное подспорье в хозяйстве. Обыватели забеспокоились: каждый хотел получить деньги на халяву. Многие расторопные малые, обретя желаемое, тут же бросались домой за родственниками и знакомыми, чтобы те тоже поспешили взять свою долю. Некоторые особо ловкие умудрились урвать двести рублей, а кое-кто - аж триста! Благо господин Ж. не очень смотрел, кому суёт купюры. Начиналась давка. А толпа ширилась: на площадь прибывали жители города, оторванные от привычных забот неслыханным известием. Наспех одетые, не верящие ни единому слову запыхавшихся вестников, они тем не менее бежали к вокзалу, а прибежав, ломились к центру толкотни, где в небольшом пятачке свободного пространства, созданного широкими плечами Петра и Селифана, сумасшедший богатей с равнодушным выражением на лице молча раздавал сторублёвки.
Наконец, видимо, прискучив этим занятием, Ж. достал пачку вдесятеро толще обычной и метнул в воздух. Дождь денег пролился на взревевших в одну глотку людей. Новенькие, сладко хрустящие банкноты кружились в воздухе, увёртывались, будто издеваясь, от протянутых пальцев и нетронутые опускались на землю.
И тут толпа в несколько сот человек опустилась на четвереньки, выискивая на заплёванной брусчатке среди грязи, окурков и крышек от пивных бутылок вожделенные купюры.
Потеряв человечий облик, ползали и сквалыжник Сушкин, и не любивший упускать любой барыш хозяйственный Псевич, и промечтавший всё до голого брюха Блазнилов, и Вихров, спустивший на днях "однорукому бандиту" несколько тысяч, и контуженный ветеран Афгана майор Рублейкин, и даже дурная старуха Шкатулочка, таскавшая всюду фотографию Сталина, а теперь в общем безумии где-то бросившая её. Ползали - им не привыкать! - вокзальные бомжи в телогрейках, давно пропившие квартиры; ползали, злорадствуя над не давшими на опохмел жёнами, домашние алкоголики; протирали джинсы молодые одинокие мамаши, чтобы в кои-то веки купить детям какое-нибудь лакомство. И никто, никто, кроме, быть может, Петра с Селифаном, не видел, что за лицо было в эти минуты у господина Ж. Сквозь неприятные, но всё же человеческие черты как бы проступило рогатое свинячье рыло с острыми зубами древней рептилии и на диво смышлёными глазами, горящими злобным торжеством.
Грудой насекомых копошилась у ног господина Ж. толпа, недавно состоящая из относительно приличных людей и в единочасье превратившаяся в стадо обуянных алчностью скотов. То тут, то там начались ссоры.
- Убери грабли, черножопый! Понаехали из чуркистана! - донёсся откуда-то истерический взвизг.
- Сам чурка! - тявкнули в ответ. - Моё это!
Уж кто-то оттолкнул кого-то, а тот, взъярившись, хотел заехать кулаком в скулу, да ненароком хватил соседа по уху, и закипел на площади остервенелый русский мордобой.
Пьяные от накатывающей ненависти к собственной жизни и судьбе били друг друга люди, пускали юшку, ломали кости, забыв о господине Ж., его подручных и автомобиле. Да и тот не спешил напоминать о себе. Окинув брезгливым взглядом нежданное побоище, он удобно устроился на заднем сидении "Нексуса" среди десятка или около того одинаковых кожаных сумок, велел Селифану трогаться и покатил прочь от драки, которая вовсе не входила в его планы, хоть и не нарушила их.
А власти? - спросит меня читатель - что делали власти города Эн, когда неведомый господин Ж. смущал столь лёгких на драку уездных обывателей? А власти тем временем решали наиважнейшие вопросы: о назначении свиньи Хавроньи ответственной за выращивание в энском парке цитрусовых и выдвижении кота Мурзика в депутаты Государственной Думы. Городские же силы милиции охраняли здание администрации, от назойливых журналюг, вечно пытающихся пронюхать то, что ни им, ни электорату знать не следует.
Именно поэтому остались безнадзорными приведшие к буйству толпы бесчинства Ж., и "Нексус" беспрепятственно выехал из города. Никем не остановленный, он перевалил через железнодорожные пути, свернул на шоссе и, набирая скорость, помчался мимо бензоколонок, деревень, озёр, полей, лесов, рекламных щитов, водонапорных башен и почерневших столбов к недоступной нашему взору, и оттого вдвойне волнующей дали...
Бывает так на суетной земле, на Руси же особо: назовут человека подлецом, а пройдёт время, и - глядь - не так уж тот и гнусен, как мнилось, по сравнению с идущими ему вослед. Вот и господин Ж. при всей очевидной мерзости - не покажется ли он тем, кто будет после нас, заурядным, не заслуживающим особого внимания персонажем?
Стоит ли уделять место жизнеописанию сего героя? Немало таких. Родились, учились, женились, в водах смутного времени выловили не больно-то честными способами изрядный капиталец и, благодаря удачному сочетанию наглости с ловкостью, его преумножили - вот, собственно, и всё. Типичная для России история. Казалось бы, живи, радуйся жизни. Но нет! Необоримая, лютая страсть к безраздельному господству гложет их, и веленьем её катит по русским дорогам уже не безобиднейший, чисто по-человечески желавший достатка Пал Иваныч Чичиков, а господин Ж., скупающий хоть и суетные, и тёмные, но отнюдь не мёртвые души. И не обязательно ему в такой сделке просить о продаже. Сами, сами принесут товар! Только покажи краешек купюры - придут, прибегут, и вываляются в грязи, и пойдут на унижение. И совсем уж ни к чему подписывать предложенный чёртом-коммивояжёром адский контракт. Просто возьми первую бумажку! А уж господин Ж. не останется в долгу и оплатит тебе в рассрочку неудобства, связанные бездушной жизнью.
"Да бросьте, - скажут мне счастливые обладатели подобранных банкнот, - может, души и нету вовсе, а деньги - вот они! Пожили бы нашей жизнью, не рассуждали бы так!"
Не знаю, не могу ответить. Даже, наверное, не вправе отвечать, ибо не мне корить голодного за поднятый с земли хлеб. Но в часы тяжких раздумий, когда бас великого русского певца рокочет в колонках: "Le veau d'or est toujours debout!.."* - отчего-то мерещится мне, как идёт вслед за свинорылым проводником в чёрной машине пустоглазая толпа, судорожно сжимающая в руках заветные бумажки. Идёт, шагает, не противясь злой силе, и исчезает ряд за рядом в дымно-серой мгле, столь надёжно скрывшей грядущее, что даже призрачный запах тёплой крови не тревожит ещё не шагнувших за этот рубеж.
11 – 25.IX.2005 г.
Здесь мы собираем самые интересные картинки, арты, комиксы, мемасики по теме (+288 постов - )
Наши любимые теги
Arcane (LoL)
League of Legends
SwainArt
artist
#S.T.A.L.K.E.R
фэндомы
Hoshimi Miyabi
Zenless Zone Zero
Mouthwashing
Игры
Топ комментов
А бывает, комменты лучше постов. Смотрим топ тредов и вникаем!