su.reactor.cc

wakfu.reactor.cc

got.reactor.cc

rm.reactor.cc

ua.reactor.cc

DA.reactor.cc

Привет тролли, лжецы и девственники! 
Набросал тут от нечего делать стишок, писал первое что в голову приходило. Лавры великого поэта на себя не вешаю, обольете говном - утрусь и буду стараться лучше, похвалите - буду радостно прыгать весь день. Короче вам решать)) 
«Гав-гав-гав» опять я слышу 
Лай разнесся по двору - 
Пес соседский, дяди Миши 
Впрыг пустился, кенгуру. 
А в песочнице детишки 
Скачут, прыгают играясь. 
Веселятся как мартышки 
И смеются улыбаясь. 
А собачка дяди Миши 
Смех детишек услыхав 
Понеслась к ним словно мыши, 
Сыр халявный увидав. 
Подскочила вмиг собачка 
Детки встали тут столбом. 
Повалила вмиг ребенка, 
В горло вгрызлась, кровь кругом! 
Визг, испуг, истошный рык – 
Челюстей смыканье, 
Хруст костей, предсмертный хрип… 
…Адское создание. 
Дети в ужасе стояли - 
Шевельнуться мочи нет 
А ребенка объедали 
Страшен был обед! 
Тут уж взрослые поспели - 
Кто с метлой, кто с кочергой 
Псу по морде надавали, 
Убивали всей толпой. 
Скоро «Скорая» поспела 
Толку то – дите мертво 
Мать завыла как сирена 
И упала на крыльцо. 
А сосед тот, дядя Миша 
Услыхав про это зло 
В доме заперся, закрылся 
И достал свое ружье. 
Крик тут подняли соседи: 
«На кол эту мразоту!!!» 
Ломанулись как медведи 
Выносить скотину ту. 
Дядя Миша, обосравшись 
Пригрозил что перебьет 
Всех, кто в дом его пробравшись 
На него вдруг нападет. 
Тут полиция выходит, 
В матюгальники крича: 
«Ща ОМОН к тебе заходит, 
Всыплет он тебе леща!!» 
Дядю Мишу закрутили, 
И отправили под суд 
Долго люди говорили 
«Сколько лет ему дадут?» 
Но в России, как известно 
Кто богаче – тот и прав. 
Богатеем быть полезно 
Если хочешь быть ты прав. 
Откупился дядя Мишка, 
На свободу вышел вмиг. 
Богатеем был он, шишка. 
Им все можно, этим – фиг! 
Подал в суд он на соседей 
Тех, убивших пса его 
И признал тот суд соседей 
Виноватых всех, ого! 
Но не дожил дядя Миша 
До триумфа своего – 
Был убит, жестоко, лихо 
Поделом ему за то! 
Благо всем, кто прочитавши 
Смог понять мораль простую – 
Защищай права, узнавши 
Что поруганы в чистую. 
Благо тем, кто сей позыв 
В своем сердце схоронил! 
Благо всем кто сей мотив 
Сохранил, распространил!

Вот вам крипота на ночь,даже не крипота а гурота какая то.Спижжено с лурки 
Однажды ты проснешься прибитый к инвалидному креслу гвоздями. 
Ты абсолютно ничего не будешь понимать. Тьма. Затем появляется, Он, в маске. И не говорит ни слова. Выкатывает тебя на кухню, где ты видишь своих усыпленных родственников и, возможно, свою девушку. Он берет топор и перерубает вены, скажем твоей матери. Ты видишь как хлещет кровь, но ничего поделать не можешь, и это вызывает в тебе крайнее отчаяние. Деловито управляясь с топором, Он разделывает тела твоих родственников, на твоих глазах. Затем разогревает сковородку. 
Следующие полтора месяца, ты питаешься только мясом своих родственников. 
Но вот незадача, мясо твоих родных заканчивается. Что же делать? У Него есть на это ответ. Ножовка. Ведь тебе всегда мешали эти ноги? Он вкалывает тебе местное обезболивающее, что бы ты мог видеть, как Он ампутирует твои ноги. Как ножовка застревает в кости, и ему приходится напрягаясь ломать кость. Он не торопится с разделкой мяса. 
Отрезает от твоих ног по равному блину, и скармливает тебе каждый день. Всеравно скелету вроде тебя, больше не нужно. 
Затем наступает очередь рук. 
На такой диете, Он держит тебя пару недель. 
Последний кусочек твоего тела, сковорчит на сковородке. Он что-то напевает себе под нос. Ложечку за ложечкой скармливает тебе твои руки. Но что происходит? Впервые за полтора месяца тебя сдвигают с места. Он ведет тебя к твоему самому худшему врагу. 
Твое отражение. Господи, как же тяжело видеть, что твое некогда прекрасное тело, теперь всего лишь мешок дерьма и мяса! Он все напевает себе этот идиотский мотив. Берет шприц с чем-то. Вкалывает тебе в лицо. Оно как-то сразу немеет. Ты видишь в его руках хорошее долото и нож. Он подносит долото к твоему носу. Приставляет. Аккуратно прицеливается. Удар! ты слышишь хруст твоих костей. В зеркало видно как он отрубает твой нос! Твой! НОС! Он хорошо поработал над тобой. Теперь у тебя нет ни ненужного носа, ни губ, ни щек, ни ушей. Твое отражение глядит на тебя с дьявольской ухмылкой, намекающей тебе что дороги обратно нет. Боже! Ведь он делал это, специально что бы ты увидел каждый момент, своего обезображивания. 
Он щелкает зажигалкой, ты слышишь за спиной смутно знакомый звук горящей паяльной лампы. 
Вот так! Несколько ловких движений, и вся растительность на твоем теле удалена. Портрет почти закончен! 
Его руки поднимают тебя как куклу. Он выносит тебя в другую комнату. Вешает на каком-то устройстве. Перед тобой зеркало, дабы ты мог видеть себя в полный «рост». Он берет скальпель и резинку. Что же он будет делать дальше? 
Ну ладно тебе, ведь член доставлял тебе одни только неприятности. Всего-то и делов, подрезать тут и там. В руках мастера не будет никакой крови. 
Ах, да, видно как он спохватился! Как же так! Он забыл об этом! Ну ничего, сейчас все исправим. Надрез, вот так, по кругу. Прижечь немного. Вот и все, теперь у тебя нет и языка. Последний штришок, так, он выбивает остатки твоих зубов молотком. Ну кому они теперь нужны, подумай? 
Видимо, Он хорошо подготовился. Под марлей лежат какие-то штыри и длинные иглы. Вот три шланга, а вот какие-то ремни. Тут не обошлось без тренировок. Методично, он протыкает твое тело в разных местах штырями. Хорошо дезинфицирует. 
Странно, ты не умираешь. Наверное, он знает как проколоть, так, что бы ты не умер. Веселье только начинается. 
Ну не надо плакать! Признайся себе, ты всегда хотел попробовать вставить что-то в свой анус. В нашем случае, это всего-то кусок шланга. Второй такой же прилажен, на место твоего члена. Третий он деловито проталкивает в твою гортань. Вот теперь-то не нужны никакие туалеты и ванные, какая красота! 
Но для чего же нужны эти длинные иглы? Что? Он вводит тебе их прямо в уголки глаз. Наверное хочет добраться прямо до мозга. 
Тебе все равно, ведь так хочется умереть. 
Но. Ты еще жив? Что это!? Он переключает какой-то тумблер. 
Как… больно… 
Кажется каждая клетка твоего тела, испытывает неимоверные страдания. 
Легкое движение Его пальцев и боль пропадает. 
Он хлопает в ладоши. Дело сделано. 
Он снимает тебя с подвески. Спускается, с тобой куда-то в подвал. Снова вешает тебя. Как темно, только тусклая лампочка горит. Присоединяет шланги к каким-то кранам. Провод, идущий из твое головы, в какое-то гнездо. Все напевает эту мелодию… Отходит чтобы осмотреть свое творение. Идет к двери. Оборачивается. И ты слышишь первые слова от Него, за последние два месяца:"Через 15 лет. Я скажу тебе почему это сделал." 
Ты уже не помнишь что такое свет. Ты не знаешь какое сейчас время суток, время года. Да ты даже не знаешь какой сейчас год. 
Все что ты помнишь… Боль. Она не прекращалась ни секунду, с того момента как он вышел и погасил свет. Периодически она спадала, чтобы накатить снова жуткой волной. 
Тебе не нужно есть. Тебе не нужно справлять нужду. 
Только Боль и Ты. Ты и Боль. И один вопрос. 
Который заполонил все то, что когда-то было твоим сознанием. 
ЗА ЧТО? 
Но вот, внезапно, боль прекратилась. Ты умер? 
Нет, вроде все еще дышишь. Если бы ты мог видеть, то ослеп бы от такого яркого света. 
Он вошел. Всеми остатками мышц подаешься вперед, чтобы услышать, что Он скажет. 
«Я… Я сделал это просто так… Потому что мне захотелось.» 
С этими словами, ты захлопываешь дверь к Обрубку, выключаешь свет, и вкручиваешь переключатель боли на максимум. 
Напевая свою любимую песню «Somethere beyond the sea», поднимаешься на второй этаж своего дома, чтобы провести ночь в компании двух проституток и вина Шардоне. 
Обрубок в агонии. Ты потратил 15 лет жизни не зря. 
Жизнь удалась.

Срочная служба Толика 
После учебки Толика в числе десятка молодых специалистов привезли в небольшую часть-точку. Когда личный состав зашёл в столовую на обед, один из старослужащих, казавшихся Толику матёрыми угрюмыми мужиками, крикнул: 
- Рабооочий! 
Через секунду из кухни в обеденное помещение влетел человек в белой спецовке - не через дверь, а через окно хлеборезки, головой вперед. 
- Вот мудак, - презрительно сказал молодой боец, сидевший рядом с Толиком за столом. - Группироваться надо. А то сломает шею, как Паршутич два месяца назад. Будет потом всю жизнь под себя срать. 
- А почему не через дверь-то? - спросил опешивший Толик. 
- Да ты чё? Ёбнулся? - рожастый деревенкий парень посмотрел на Толика, как на идиота. - Фазаны убьют на хуй. Они в свое время прыгали, а ты через дверь, как барин? Тебе чё, политику партии не объяснили? Тут так принято. 
Тем временем не очень удачно приземлившийся на бетонный пол солдат подбежал к одному из столов и вытянулся в струнку. Из-за стола поднялся фазан и ударил его пластиковой тарелкой для второго по голове. Тарелка разлетелась на куски. Затем еще одна. Затем третья. Четвёртая. 
После каждого удара рабочий по кухне кричал на всю столовую: "Спасибо, товарищ фазан. Виноват, дурак, исправлюсь!" 
- Посуду плохо помыл, - пояснил Толику сосед. 
Потом, заступив в наряд по кухне, каждую тарелку Толик тщательно мыл, а те, что ставились на дедовские и фазанские столы ещё и сушил полотенцем. Услышав крики "Рабоооочий", Толик рыбкой выпрыгивал из окна хлеборезки, всякий раз успевая сгруппироваться перед приземлением. Тарелки на его голове били редко. Зато его самого били часто, хотя и не чаще, чем других молодых. За то, что в супе у кого-то оказалось недостаточно мяса, или кусок масла имел неправильную геометрию - повод находился всегда. Вопрос был не в том, будут ли его сегодня наказывать. Вопрос был в том, кто. И как. Интуицией шахматиста Толик быстро понял, что среди старослужащих была элитная группа, пренебрегать пожеланиями, замечаниями и вообще как-то нарушать душевный покой которой было просто нельзя. 
А вот Лёшка Губин, приехавший вместе с Толиком из учебки, врубился не сразу. Сумрачный кавказец по имени Ваха дал ему постирать "х/б", летнюю форму, а тот то ли не захотел, то ли не успел. Вечером молодые воины были построены в казарме. На кровати лежал Губин. Четыре фазана держали его за руки и ноги. Один из фазанов, Моженков, красивый одессит с погонялом Модный, подошел к Губину, стянул с него штаны и заставил одного из духов привязать к Губинскому члену тяжёлый армейский тапочек, затянув петлю вокруг яиц. Губин визжал и дергался, но его держали крепко. Модный, купаясь в благосклонном взгляде Вахи, подёргал за тапочек, убедился, что привязан он крепко и приказал каждому из молодых пинать по тапочку, свешивавшемуся в проходе. "Шоб знал, как кидать через хуй дедушку Совесткой армии", - пояснил Модный. Молодые выстроились в очередь. Тапочек, раз за разом, взлетал к потолку. С кровати доносились хриплые визги, будто скрипели заржавевшие петли. Толику вспомнилась песня про крылатые качели. 
В целом, армейские будни трудно было назвать скучными. Как и ночи. Кроме классики - вождения под кроватями и приседаний с табуретками на вытянутых руках - архитектурные особенности казармы делали возможным еще одно массовое и зрелищное развлечение. По команде "на стропу, суки" молодые прыгали со второго яруса кроватей на длинные поперечные балки под потолком. Снизу вид был очень забавным. Молодые висели гроздьями, покачиваясь, как гиббоны. По мере того, как их руки уставали, висящие начинали дёргаться и гримасничать. Пока деды и дембеля пили вино и общались, фазаны наблюдали снизу за подвешенным молодым контингентом, время от времени выборочно ударяя висящих по лодыжкам и пяткам длинными палками, которыми по утрам духи наводили кантики на одеялах. Тех, кто не выдерживал и падал, загибали раком и били табуретками по заднице. Жопы от этого сначала делались твёрдыми, как камень, а потом самым натуральным образом чернели. Толик видел несколько таких жоп в бане, и от этого зрелища его цепкость и выносливость на стропе утроились. 
Когда через год службы Толик стал фазаном, смог ослабить ремень и расстегнуть крючок на воротнике, оказалось, что ужасы только начинаются. Мытарства молодых не шли ни в какое сравнение с судьбой, ожидавшей солдат второго года, которые оказывались неспособны утверждать свой авторитет, или, говоря по-военному, ебать молодых. Одному такому неспособному - косоглазому радисту Торопко - было запрещено появляться в столовой и казарме. Питался Торопко на свинарнике, вытаскивая из помоев зачерствевшие горбушки. Спал он на полу, под своим радиоприёмником. Несмотря на уединённую жизнь, Торопко был ежедневно избиваем всеми - от дембелей до духов, без отрыва от боевого дежурства. 
Особенно запомнился Толику случай с Лутошкиным. Модный, ставший к тому времени одним из элитных дедов, сказал Лутошкину, чтобы тот припахал молодого начистить ему сапоги. Молодой боец - здоровенный молдаванин, не уяснивший еще политику партии - у всех на глазах одним ударом сбил Лутошкина с ног. Фазаны, в том числе и Толик, готовы были броситься на молдаванина, но Модный сказал всем ждать и смотреть. Лутошкин предпринял несколько попыток наказать дерзкого, но каждый раз оказывался на полу. Нос и губы его были расквашены, два зуба выбиты. После шестой попытки из глаз Лутошкина полились слезы. 
"Теперь можно", - сказал Модный. Человек семь фазанов налетели на молдаванина, не без труда повалили его и долго пинали в лицо, в живот и по яйцам. На утро оказалось, что молдованин не может ни говорить, ни есть, ни стоять прямо. Как мог, он объяснил, что ночью упал с кровати, и его увезли в госпиталь. 
А вечером внимание коллектива переключилось на Лутошкина. По распоряжению Модного был объявлен общий сбор в казарме. Лутошкина, как в свое время Губина, бросили на кровать и стащили с него штаны. Правда Лутошкин лежал не вверх лицом, а вниз. Модный достал из тумбочки большой тюбик сапожного крема, вставил его между ягодиц Лутошкина и выдавил все содержимое. Посмотрев на фазанов, Модный посоветовал: "Молодых надо ебать. Если дорожите очком". 
Толик очком дорожил. Да и воспоминания о собственной солдатской молодости были свежи. Он бил посуду на головах кухонных рабочих, пробивал фанеру за не вовремя принесённую сигарету, лупил палкой по пяткам висящих на стропе, очень стараясь, чтобы его рвение заметила элита. 
Однажды Толика поставили в караул разводящим. Было воскресное утро. В караулку позвонил стоявший на посту Лутошкин и сказал, что Модного у забора ждёт какая-то девка. Толик передал информацию по адресу. Через несколько минут с поста послышалась короткая очередь, потом еще одна. Потом одиночный выстрел. Толик позвонил на пост. Часовой трубку не взял. Толик бросился будить начальника караула. Прапор, употребивший накануне в одно лицо трёхлитровую банку вина, проснуться не смог. Схватив автомат, Толик побежал на пост. 
Модный лежал между двумя рядами боксов, лицом вниз. Штаны были спущены. На земле, под развороченной в черные клочья промежностью, разливалась, увеличиваясь на глазах, бордовая лужа. "Не уберёг очко-то всё-таки" - мелькнула в голове Толика странная мысль, и тут же исчезла, вытесненная скользкой льдиной страха. 
Толик упал на землю, в липкую лужу, спрятался за Модного, как за бруствер, зажмурился и крикнул: 
- Лутошкин! Виталя! Не стреляй! Пожалуйста! Пожалуйста, не стреляй!! 
Никто не ответил. Толик лежал по середине абсолютно открытой площадки, каждой клеткой мозга понимая, что его жизнь и смерть были на милости человека, которому уже нечего терять. Через несколько минут Толик решился открыть один глаз. Затем второй. Потом он осторожно осмотрелся. Из-за дальнего ряда гаражей, возле самого забора, выглядывали ноги в сапогах. Туловище и голова были за боксами. Толик вспомнил про последний - одиночный - выстрел и почувствовал облегчение. Тем не менее, подходить к сапогам, и вообще вставать он не стал, а начал быстро отползать назад, таща за собой по асфальту широкий бурый шлейф. 
Больше Толик никого не трогал, до самого дембеля. 
Стоит отметить, что дедовщина как социальное явление, была и раньше распространена - в русской армии, высших военных учебных заведениях. Но по основным причинам активизации дедовщины в советской армии можно предположить следующее: По одной из самых распространенных версий, дедовщина появилась в армии СССР в 1967 году в связи с сокращением срока службы с трех лет до двух. Одновременно было статистически установлено, что пятимиллионная Советская армия может в следующий призыв недобрать целую треть - вместе с сокращением срока службы сказывались демографические последствия войны. Тогда и было найдено решение: в армию стали призывать людей с уголовным прошлым. Так в армию пришли тюремные порядки и жаргон. 
Кроме того, к концу 60-х в армии уже не было командиров-фронтовиков, которые прекрасно понимали, что здоровая обстановка в армии - это залог, прежде всего, их собственной жизни.

"Я не мог жить без крови. Я понял, что самая вкусная - детская. Мне нужны были дети. А для этого мне нужна была свобода.". (Из показаний Ахмата Азимова) 
Ахмат Азимов за убийства, сопряженные с особой жестокостью и циничностью (вампиризмом) приговорен к высшей мере наказания - расстрелу. 
Первый вкус крови Азимов почувствовал в армии. Была рядовая драка, однако молодой паренек повел себя весьма странно со стороны окружающих. Прокусив руку своему оппоненту, он облизал окровавленные губы, и буквально впившись в место укуса, стал сосать кровь. Сослуживцы были в шоке. Больше Азимова никто не обижал. Вскоре он убегает из армии. Его задерживают и приговаривают к заключению за побег из воинской части. Азимов убегает из тюрьмы. Его ловят и направляют в часть, он опять сбегает.1992 год. Азимов в очередной раз сбегает из тюрьмы в Бухаре, где отбывал наказание за дезертирство. Впоследствии он объяснит свои побеги потребностью напиться кровью во чтобы то ни стало. 
Первая жертва - четырехлетний мальчик. После побега из тюрьмы Азимов устроился чернорабочим в одну семью. После того как он отработал свое, Азимов удалился, прихватив с собой ребенка хозяев. Азимов не убивал свои жертвы сразу, как правило, он долго возил их по Узбекистану, каждый день, мучая свою жертву очередным изъятием порции крови. Помимо вампиризма Азимов мучил ребенка ежедневными побоями и насилием. После того как ребенок почти был обескровлен, Азимов сбросил его живым в водопад. При совершении убийства Азимов выбрал каменную площадку водопада, расположенную так, чтобы при падении ребенок не очень сильно разбился о воду. 
Азимов постоянно вел кочующий образ жизни. Вскоре его жертвой становится шестилетний мальчик, однако, вкус его крови чем-то не понравился Азимову, и он оставил мальчика в семье, которая приютила его на ночь. Вместо него мальчик уговорил покататься на велосипеде семилетнего сына приютивших его хозяев. 
Следующей жертвой был трехлетний мальчик, которого Азимов утопил в арыке (канаве) после того, как тот обкакался от страха в автобусе. 
Следующим в списке жертв был племянник Азимова, сын его родственника, который снабжал неблагодарного маньяка шприцами и психотропными аппаратами. Мальчику удалось сбежать. Однако в милиции рассказам перепуганного ребенка не поверили. Азимов получил свой шанс продолжать свою странную жизнь. 
Поймать Азимова удалось благодаря стечению обстоятельств. И неудивительно ведь маньяка правоохранительные органы не искали. Разговоры свидетелей воспринимались как пьяный бред. По-другому произошло в черный для Азимова день. Он приехал со своей очередной жертвой к знакомому по местам отбывания наказания. Как водится, посидели, выпили, потом напились. Азимов пошел спать. Знакомый Ахмета решил поговорить с мальчиком, и после того как услышал о том, что его дружок заставил мальчика убить другого мальчишку, а также про любимый напиток Азимова сразу протрезвел. 
Знакомый пошел в милицию. Можно понять злобу милиционеров, когда посреди ночи к ним пришел пьяный представитель местного уголовного общества и стал рассказывать о живом вампире, который в данный момент спит у него дома. Дружка Азимова почти мягко выпроводили из отделения. Через час попытка была повторена. Результат был тот же, отзывы милиционеров несколько более богаты нелитературными оборотами речи. В третий раз участковый понял, что просто так от настырного заявителя не отделаться и пошел вместе с ним в дом, где спал Азимов. 
Спросонья Кровосос не оказал сопротивления. Хотя впоследствии оперативники, присутствующие на следственных экспериментах с опаской смотрели на здоровяка-маньяка. Азимов не боялся ни холода, ни жары, ни сырости. Он мог спать на земле холодной ночью и лежать в засаде летним среднеазиатским днем (для тех, кто не был в Средней Азии просто сообщим, что в августе земля нагревается до +55). 
Трансцендентное спокойствие Азимова и спокойную готовность встретить свою смерть нарушило одно печальное происшествие в его жизни. Во время расследования Азимова поместили в камеру, в которой заключенные откуда-то узнали о его геройствах. До той памятной Азимову ночи он очень уважал себя как мужчина, после нее вряд ли. Не будем описывать, что делали с Азимовым в ту ночь его коллеги. Все таки некоторые обычаи представителей криминального мира больше соответствуют принципу справедливости, декларируемому в уголовному кодексу, нежели гуманизм нашего правосудия. 
1994 год. Суд приговорил Азимова к смерти 
Возраст жертв варьировался от трех до 14 лет. 
Выбор жертв чаще всего детерминировался случаем, хотя в случае наличия вариантов Азимов выбирал наиболее красивого ребенка. 
Ребенок похищался под предлогом предложения покататься на велосипеде. 
Жертва перемещалась с преступником некоторое время.Место смерти жертвы всегда совпадало с наличием рядом воды. 
Труп специально не скрывался, мер по его деперсонификации также не предпринималось.

Корову загнали в железные челюсти рвача, и Крипе резко зашептал Стивену на ухо:  — Смотри, как она идет, в ней столько жизни — глаза глядят, мозг думает. Жизни! Которую считают ценнее всего остального. Потрогай ее, почувствуй ее дыхание.  Стивен перегнулся через защитное ограждение и положил ладонь на коровью спину. Забойщик внимательно посмотрел на него, держа арбалет наготове, но не торопился. Корова казалась плотной и теплой.  — Не убирай руку.  Крипе кивнул, забойщик поднес оружие к напряженной коровьей голове. Стивен не испытывал особой душевной теплоты к корове, но от мелкой дрожи, возникшей от выстрела и превратившейся в волны под шкурой животного, у него затряслась рука и в мозг вонзились стеклянные осколки паники. Он почти почувствовал чью-то смерть.  Когда оружие вышло, корова дернулась вперед и обрушилась, как огромная резиновая игрушка, выпуская из себя струю дымящегося жидкого говна, стекающего по внутренней стороне бедер… Отсюда — куда-то в коровий мрак.  Стивен отдернул руку и быстро посмотрел, пропал ли след смерти, некий мрачный микроб, который способен размножиться под кожей и прийти за ним.  Следа не было, но от шока, вызванного убийством, в горло ему попали несколько глотков желчи. Крипе хохотал и сильнее жался к его ноге.  — Почувствовал, чувак? Почувствовал, что она просто… остановилась? Это ведь как выключатель, да?  —Да.  — Тебе, наверное, так хочется попробовать, что в жопе зудит?  Насколько далеко ему следовало зайти, чтобы ощутить то волшебное пробуждение, то высвобождение силы, о которых говорил Крипе? Он был уже целиком покрыт кровавыми и дерьмовыми пятнами. Он увидел, как стрела проникает корове в голову, вырывает из шкуры и кости круг и врезается глубже в мозг. Он услышал запах страха, последнего стремительного вдоха, опорожняющихся кишок и отдающего заплесневелыми газетами содержимого коровьего черепа. И во всей этой свободе был только ужас, отвратительный удар сзади от подошедшей фигуры — а не восход, знаменующий новую жизнь. Но, может быть, тайна раскроется чуть позже, она ждет, такая изящная и равнодушная, за кровавым порогом освежеванной говядинки, и нужно лишь немного спокойствия, чтобы ее схватить?  Арбалет тяжело и равномерно покачивался на поддерживающей цепочке, его конец был теплым от руки забойщика. Серая щербатая эмаль на его поверхности попадала в яркую пурпурно-белую сеть света от галогенного прожектора, расположенного над рвачом. Стивен видел толстый слой покрывающей краски и легкую тень, разбивающую этот слой на поцарапанные лоскуты на голом металле. Забойщик (руки у него были покрыты жесткой корочкой засохшей крови) помог ему навести арбалет на новую корову.  Все сузилось. Стивен увидел дуло оружия и за ним ровный овал светло-коричневой шкуры. И больше ничего. Происходящее в убойном цехе откатилось прочь, словно декорации на сцене какого-то далекого чужого мира, и он оказался один, только в его ушах все время шумело.  В этом туманном грохочущем коконе он чувствовал вес пушки, а еще Крипса за спиной. Руки Крипса орудовали у брюк, расстегивали их, спускали.  Потом Крипе вошел в него, начал трястись в его заднице, нашептывая ободряющие слова, которые он не понимал, но казалось, они наваливают ему на голову гору, а пушка была самым реальным из всего, что он когда-либо касался. Он держал ее двумя руками, Крипе тяжело дышал ему в шею, и Стивен знал, что корова мочится на пол в агонии вытягивающихся секунд, а потом… время… остановилось. До того момента, пока что-то не засосало любой когда-либо изданный звук и от мира не осталось ничего, кроме зудящих согнутых пальцев и тени, отбрасываемой пушкой на коровий череп. Он нажал на курок, а в это мгновение где-то далеко-далеко визжал Крипе, и его сперма лилась ему в жопу. Перевалились через защитное ограждение. Уныло провыл гудок, возвещающий конец смены где-то в перерабатывающем цехе. Стивен ощутил, как уходит обессилевший Крипе, и открыл глаза, чтобы посмотреть на дергающуюся, падающую тушу коровы и на ее темно-кровавый воротник. Крепкие руки поставили его ровно, разорвали белую ткань полуобморочного состояния, потащили назад к грохоту, убийству, безумной, направленной в единое русло работе убойного цеха.  — Вот так, чувак, дыши глубже, глубже, — ласково сказал голос.  Крипе отвел его к смотровой площадке убойного цеха.  — Ложись.  Стивен скрючился на бетоне, глядя сверху на рабочих, которые вроде бы продолжали работать, несмотря на конец смены. Крипе присел рядышком и дотронулся до его плеча.  — Что тошнит, это нормально, это пройдет.  Твой организм реагирует на перемену. Ты совершил убийство, ты начал учиться.  Действие в убойном цехе изменилось. Рабочие скучились у одной-единственной беспомощной коровы, зажатой рвачом, передавая по кругу какой-то инструмент, напоминающий нож для удаления сердцевины яблока. Каждый по очереди вырезал отверстие зубчатым стальным кругом в боку животного. Кровь стекала по животу, под ногами образовывалась лужа, но корова не теряла сознания и все стояла и ревела о своем унижении, обращаясь к невидимым коровьим богам, от которых нельзя требовать ответа.  Стены углы помещения потемнели, и Стивен опять почувствовал, что поле зрения сужается, и для него пропадает все, кроме освещенной коровы и столпившихся рабочих. Откуда-то появился Гамми и стал жаться к задней части животного.  Когда все забойщики вырезали по дыре, они достали толстые затвердевшие члены и воткнули их в раны. Стивен смотрел, как они сжимали ягодицы. Трое рабочих у каждого бока сцепились руками через спину коровы, чтобы было удобней толкаться.  — Чувак, ты видишь, что у тебя еще есть, к чему стремиться? Убийство, совершенное тобой — это первый неуверенный шаг. Эти люди научились бегать.  — Гамми?..  Губы у Стивена окоченели, говорил он через силу.  Крипе тихонько хихикнул и презрительно ухмыльнулся.  — Нет, Гамми — нет. Мы позволяем ему это из милосердия. У Стивена плыло перед глазами, но он не отводил взгляда. Там на полу рабочие трахали корову, она вопила, Гамми, распахнув пасть, присосался к заднице животного, засунул ей электрический бич и пустил разряд. Задние ноги коровы взвились в воздух, Гамми шлепнулся назад под стремительный поток говна; его рвало от наслаждения.&attribute_insert_1&

<h3>Кожевенная мастерская дядюшки Ола</h3>Многие из реакторчан считают меня поехавшим или жирным недотроллем. Наверное так и есть. 
В очередной раз серя в комментах под постами, я неожиданно для самого себя выродил комментарий, который после последующего анализа и перепрочьтения, показался мне довольно годным: <a href="http://joyreactor.cc/post/3744217#comment17459939">http://joyreactor.cc/post/3744217#comment17459939</a> 
Я решил немного развить мысль и представляю вам на суд свой первый графоманский высер: «Кожевенная мастерская дядюшки Ола» 
Рад любой критике и замечаниям. Рассказ навеян данным артом. 
Кожевенная мастерская дядюшки Ола. 
Часть 1. 
Старая, разбитая повозка, с запряженным в неё тощим осликом, везла сидящего в ней молодого человека, обратно в родительский дом. Покряхтывая и пытаясь устроиться поудобнее, юноша размышлял о своём будущем. Картины вырисовывались не самые радостные: после года обучения кожевенному ремеслу, Лу понял, что этот труд не для него. Как подмастерье, его использовали для самой тяжелой и грязной работы, переноска стопок свиных шкур, чистка ванн с дубильными растворами, а наградив постоянной болью в спине и пустой глазницей, глаз в которой был выжжен каплями едкого раствора в первый месяц обучения. Тяжелый труд и едкие испарения основательно подорвали и без того слабое здоровье Лу, а ведь эта весна была только тринадцатой в его жизни. Если учитывать, что за год учебы, он научился только таскать кипы шкур и виртуозно уклоняться от палочных ударов старого мастера, то с надеждой на тёплое место в гильдейских мастерских можно было попрощаться. Если бы не предложение дядюшки Ола, единоутробного брата почившей матери, чьё письмо так вовремя получил Лу, можно было бы сказать, что его жизненные перспективы не внушали ничего кроме отчаянья и ужаса. 
Дядя Ол, хозяйствовал в кожевенной мастерской, самой большой в округе. Многие из его коллег по гильдии разводили свиней, но Ол используя свои связи в приграничных поселках, умудрился достать пятерку молодых орчих, захваченных в плен на границе королевства, в обход традиционных аукционов столичного рынка. 
Пойманные существа мало походили на тех зубастых и волосатых монстров, которыми пугали непослушных детей родители, а начальники стражи - зелёных новобранцев в приграничных острогах. Статные, высокие гуманоиды, с узкими плечами, крутыми бёдрами, и потрясающей шкуркой. Ох уж эта шкурка! Самое главное достоинство и одновременно, самая большая проблема этих существ. Шкурка молодых орчих, обработанная соком редкого растения, Saxus Precatorius, стала самым желанным и дорогим материалом для всех модников королевства. Изделия из неё были превосходно изящны и легки, с уникальной текстурой и цветом, делающими каждую вещь непохожей на другую такую же, но при этом потрясающе крепки и надёжны. 
Главное переживание Лу заключалось в страхе выдать свою некомпетентность, но юноша рассчитывал скрыть ее за усердием и энтузиазмом. Что-что, а напускать туман в глаза и выдавать желаемое за действительное он в совершенстве умел с малых лет. Главное, чтобы дядя не взялся экзаменовать его. 
Убаюканный равномерной качкой, Лу задремал на козлах, а старый ослик не нуждаясь в понуканиях жалкого человечка, прекрасно знал дорогу и брёл по ней самостоятельно. 
Часть 2. 
«Давай уже!», - прорычал сквозь стиснутые зубы дядя Ол, крепко прижимал голову орчихи к столу своими широкими ладонями. Орчиха пыталась вырваться из захвата с невероятной силой и истошно кричала. Предстоящая процедура была ей слишком хорошо знакома. За последние полгода она подвергалась ей трижды. Молодой организм очень быстро компенсировал понесённый урон, исправляя грубое вмешательство человеческих рук в среднем за пару недель. 
«Чертова сука, уймись уже», - проворчал Лу, примеряясь ножом к участку кожи между горлом и животом орчихи. 
На этих существ не действовал ни один из известных снотворящих отваров, и каждое изъятие шкурки превращалось в пытку для ушей и нервов. 
Это была уже третье изъятие Лу, и он мало-помалу начинал привыкать. Знания кожевника оказались не так важны, как уверенная рука, крепкие нервы и желудок. Простодушный дядя легко поверил в высокую квалификацию красноречивого племянника, а после предъявления грамоты, нацарапанной, за пригоршню медяков, загулявшим писарем в кабаке, с радостью доверил один из самых ответственных этапов производства. 
Пропоров, острым как бритва ножом верхние слои сероватой, с зелёным отливом шкурки, Лу прорезал несколько длинных прямых полос вниз от грудины до живота. Каждое движение его ножа сопровождалось воем, криками и бессвязным бормотанием самки. Просунув руку в надрез, Лу изо всех сил потащил кусок шкурки на себя. Важно было именно оторвать первую часть куска, иначе, орудуя там ножом, легко можно было повредить один из сосудов, которе у орчих были в изобилии в этом месте. 
Первая в карьере операция, едва не кончилась не начавшись, когда нож Лу перерезал один из этих мелких сосудов. Струйка темной крови брызнула прямо в лицо и обдала всю щеку, а пара капель даже залетела в пустую глазницу выжженного глаза. Пока Лу пытался одной рукой вытереть лицо, а второй рукой с зажатым в ней ножом, не натворить чего похуже внутри дёргающегося тела, орчиха едва не вырвалась из пут. Ситуацию спас дядя, ненадолго успокоив самку ударом припасенного для таких случаев, полена. Свою первую операцию Лу не любил вспоминать, хотя и запомнил навсегда. 
Шкурка с трудом, но начинала поддаваться. Лу тянул и тянул, напрягая мышцы рук до судорог, стараясь преодолеть первые несколько пядей, и наконец, с глухим треском шкурка надорвалась. Орчиха, подавившись своим воем и мгновенно утихнув, затряслась в иступленном, беззвучном крике. Ее глаза почти вылезли из орбит, а из неестественно распахнутого рта раздавался свистящий звук. 
Надорвав шкурку до живота, и освободив приличный кусок подкравливающей плоти, Лу начал помогать себе ножом, разрезая им места особо крепких соединений. Наконец, у него получилось отделить нужный кусок шкурки от трясущейся орчихи. Со всей возможной аккуратностью, Лу переложил заветный кусочек на соседний стол и накрыл его холщовым полотном, пропитанным специальным раствором, предотвращающим быстрое высыхание. 
Часть 3 
Обернувшись к операционному механизму, Лу кивнул дяде и тот ногой нажал рычаг у основания креплений. В туже секунду, замысловатые деревянные механизмы, хитро заскрипев канатами, приподняли орчиху в воздух. Тварь видимо уже отошла от первой волны боли и сейчас, закончив судорожно хватать ртом воздух, принялась отчаянно лапотать что-то на своём орочьем языке. 
«Кажется она о чём-то нас умоляет», - ухмыльнулся дядя. 
«Они разумны?», - в этот момент Лу по настоящему удивился. 
«Я бы не называл это разумом, мой дорогой. У них есть примитивная культура, они могут общаться между собой, но они ведут образ жизни схожий с животными. Их самцы намного больше и сильнее среднего мужчины и доставляют множество проблем на приграничных территориях. Это конечно плохо, но в это время их поселения остаются практически без охраны и наши ловчие отряды собирают богатый урожай из их самок и детенышей» 
«Неужели все орчихи имеют такие потрясающие тела с невероятной кожей, дядя Ол?» 
«Нет конечно», - усмехнулся дядя. «Это штучный товар. Мне стоило больших трудов достать этих орчих. Всех пойманных тварей, ловчие привозят в столицу целыми повозками, но в основном в них или старые особи, с выцветшей шкуркой или слишком молодые, шкура которых ещё слишком тонка и никуда не пригодна» 
«Что с ними происходит, дядя Ол?» 
«Что-что?», - старый Ол опустил глаза в пол и сплюнул сквозь зубы. Видимо он не одобрял методов ловчих, которые переводили столько сырья. «Известно что. Тем кто не годится на сырьё, один путь. В корм для тех кто годится. Мои самки идеальны и достались мне через моего друга в одном из приграничных городишек. Местные мужчины часто уходят на лов, не уведомляя ловчих. Ну, полно уже, мы отвлеклись», - старик перевёл взгляд на орчиху и пошел ко второму рычагу. 
Лу готов был поклясться чем угодно в этот момент, что орчиха прекрасно поняла намерения Ола, так как в ту же секунду она залопотала ещё быстрее и отчаянно замотала головой. С каждым шагом дяди, лапотание орчихи ускорялось, пока не переросло в почти непрерывный поток нечленораздельных слов и звуков, переходящий в надрывный крик, который проникал, казалось под самый свод черепа. 
«Блять, почему эти твари такие громкие?», - с этими словами Ол потянул рычаг и кричащая орчиха, перевернувшись в воздухе, приземлилась на стол уже мордой вниз. 
«Дьявол, какой зад», - подумал Лу, пожирая глазами аппетитные серые ягодицы. В такие моменты он ничего не мог с собой поделать. Кажется дядя перехватил его взгляд, но лишь усмехнулся в густые усы. Ходили слухи, что вместо искусственного осеменения этих самок, дядя предпочитает самое что ни на есть, естественное. Лу конечно не верил слухам, но пару раз видел, как дядя с вожделением, облизывая толстые губы, подолгу рассматривает верещащий кусок мяса, с которого Лу только что снял последний кусочек шкурки. 
Видимо орчихе не понравилось, что ее положили открытой раной на неоструганую доску стола, т.к она отчаянно затрепыхалась, пытаясь прервать настолько некомфортную для себя процедуру, но у неё ничего не вышло, так как натянутые канаты механизма крепко прижимали ее к столу. Край стола был сильно обгрызен ее предшественницами. Лу даже как-то раз вытаскивал из досок осколки зубов одной из особо чувствительных орчих. 
«Всего лишь животные»,- проговорил себе под нос Лу. 
«Чего ты там бормочешь? Бери нож и добудь мне чудесной жопной шкурки, лентяй» 
«Да дядя», - уже привычным движением обтерев о фартук нож и цыкнув на скулящую и дергающуюся орчиху, Лу неспешно сделал очередной надрез.