В глубоких размышлениях о своем поднялся из бесконечного Мрака в суету человеческой жизни Темный Барон – поглядеть, как и чем люди живут, для чего и зачем, как бегают всюду и как волнуются по поводам самым разным.
Поднялся, к его удивлению, в месте не очень людном. Вокруг разлеглись слепящие глаз пески, белое солнце плавило кости, и раскаленный горизонт не обещал никаких сует, а человеческих – тем более.
Прожив без малого вечность, Темный Барон не смутился, а двинулся неспешно к горизонту. В глубоких размышлениях о своем. Шаг давался ему легко и приятно, что Барона немало удивило (физика человеческого мира до сего момента казалась ему чем-то хтонически ужасным и неподчинимым), и вскоре - уже к следующему месяцу - Темный Барон вышел к огням, вяло мерцающим вдали.
На пустыню лениво опускался холодный вечер. Ветер беспокойно раскачивал подвески и светильники торговых рядов, неуклюже раскинувшихся прямо посреди песков.
Погруженный в глубокие размышления о своем, Темный Барон не стал тяготить себя вопросами о том, зачем посреди пустыни люди устроили ярмарку. Бархатной темной фигурой он вплыл в скупой свет нервных ламп и принялся с любопытством изучать происходящее.
Здесь Темному Барону предлагалось:
- Обрести вечную гармонию с внутренним “Я”;
- Научиться жить без проблем и глубоких размышлений о ненужном;
- Приобрести амулеты, защищающие от темных сил;
- Провести ночь любви в шатре прекрасной незнакомки;
- Узреть бога и – за отдельную плату – задать ему вопрос (один);
- Излечиться от любой болезни и получить задарма диплом о высшем медицинском образовании;
Совсем скоро (уже на вторую неделю) Темный Барон впал в растерянность не менее глубокую, чем его размышления. Вдруг черный взгляд его приковал ребенок, торгующий в самом отдаленном и скромном лотке. К дитю у Темного Барона сразу же образовалась трепетная симпатия за внешний его неказистый вид – за подвижные паучьи конечности, остро выступающий сколопендров хребет, темное немытое лицо и угрюмый взгляд под вздувшимся лбом.
После некоторого умственного напряжения Темный Барон определил, что перед ним девочка, что, несомненно, придавало еще больше очарования этому маленькому ломанному существу.
Барону очень захотелось приобрести что-нибудь у прелестницы и он обратился заинтересованным взором на товар.
- Что это? – спросил он, указывая когтем на одно из странных существ, заполнявших прилавок.
- Сурикат, - отвечала прелестница, отчего-то даже не обернувшись лицом к Барону. – Игрушка. Вязанная.
- Я возьму.
- Десять медяков.
- Я дам тебе тысячу золотых монет и мешок сапфиров в придачу, - торжественно изрек Темный Барон и взял игрушку в костяную руку.
Налюбовавшись, он поставил суриката на песок (удалось это не сразу – он то и дело падал) и, чрезвычайно довольный собой, направился прочь. Однако далеко уйти ему не удалось – существо отчего-то продолжало стоять на месте, не удосуживаясь даже взглянуть на нового хозяина.
Немало времени Темный Барон провел в воспитании непослушного зверя, но никакими трудами, нервными и душевными, ему не удалось заставить того хотя бы заговорить.
Вскоре слегка раздосадованный Барон вновь обратился к костлявой прелестнице.
- Твой “сурикат” не желает подчиняться. Я хотел бы услышать рекомендации.
- Какие еще рекомендации? – поинтересовалась девочка, не отрывая голодных глаз от сапфиров, которые теперь держала в дрожащих руках.
- Рекомендации по воспитанию и приручению, разумеется, - пояснил Барон. – Твое существо не желает идти вслед за мной, что доставило мне немало хлопот. И доставит в будущем, я полагаю.
Девочка, наконец, подняла глаза на Барона. Большие, прозрачные и удивленные.
- Он не может идти за вами. Это же игрушка. Не видно, что ли?
Обескураженный Барон умолк, подумал немного и спросил:
- Что есть игрушка?
- Вы серьезно?
- Очень.
Теперь уже задумалась девочка.
- Это предмет для играния, - буркнула она через какое-то время и тут же густо покраснела.
- Предмет? – удивился Барон
- Ну, конечно! – удивилась девочка.
- То есть, он не живой?
- Естественно он не живой!
Темный Барон не на шутку обиделся.
- А зачем ты продаешь мне неживые предметы?
- Люди покупают, вот и продаю, - испуганно сказала девочка, спрятав сапфиры обратно в мешок и сжав его крепко в грязных ладошках.
- Люди покупают? Неживых существ?
- А что в этом такого?
- Это бессмысленно, - огорченный донельзя, сказал Барон. – Таким ведь и не прикажешь ничего толкового, чтобы исполняли с усердием и трудолюбием в угоду мою.
- Возврату не подлежит, - осерчала вдруг девочка и отвернулась.
- Нет, ты обожди. Ведь я тебе заплатил. А ты поступила со мной нехорошо. Изволь же сделать так, чтобы существо мне подчинялось.
- Но это невозможно!
- Но я заплатил.
- Вы сумасшедший? Возврату не подлежит!
Темный Барон решил не вестись на эти глупости и долго еще осаждал торговку справедливыми своими недовольствами и требованиями.
Разозлившись вдруг и встав во весь рост, паукообразная девочка схватила Темного Барона за костяную кисть и, прорычав: “Ну, пеняй на себя”, потащила недовольного вглубь своей лавки.
Очнулся барон на раскаленном песке – один. Ярмарка вместе с девочкой исчезли невесть куда. Небо над головой казалось многим больше и выше, чем прежде, а песок стал ближе к взору и будто, каким-то чудом минуя хтоническую физику, поднялся.
Встав на ноги, Барон устремился обратно во тьму, однако, к стыду своему, вдруг упал в песок. Попытки продолжить свой путь всякий раз сопровождались этой постыдной неприятностью, и, разозлившись, Барон взглянул злобно на собственные ноги и не узнал их.
Вязанные и мягкие, с маленькими коготками – по три на каждой ножке.
Барон с горечью отметил про себя, что на прежних его ногах было никак не меньше одиннадцати ногтей.
Мягкими вязанными руками Барон огорченно изучал вздутый ватой вязанный живот.
Одно его позабавило – сзади обнаружился длинный хвостик, которым можно было пошевелить так и сяк. В остальном же обстоятельства, как рассудил Темный Барон, складывались ужасающие.
В ту минуту он и предположить не мог, что всю оставшуюся жизнь будет приносить радость и счастье детям. Многим позже, убегая по свежевымытому полу от хохочущей принцессы, поскальзываясь, падая, и поднимаясь снова в неуклюжий бег, Темный Барон рассудил, что обстоятельства сложились не ужасающие, а трагические.
Боле ватную его голову никогда не отягощали глубокие размышления о своем.
Ее дети, как правило, не имели привычки сбегать, да и способностью к передвижению, в общем-то, не обладали. Все, как миленькие, смиренно и молча плавали мягкой кашицей в банках с вареньем – у таких и мыслей о дурном не возникало, в этом Изольда была уверена. И черт дернул завести себе живого ребенка, с подвижными, не отделенными от тела конечностями. Знала Изольда, как пить дать знала – с такими детьми хлопот не оберешься. Вот и случилось несчастье – пропала, поганка. Сбежала, как пить дать сбежала, неблагодарная.
А ведь любила она эту девочку. Заботилась, мыла с мылом, одевала, вареньями своими кормила. Даже ножки не вырвала, чтобы дите ими не бегало, а лишь слегка надломила – пожалела юную красоту. И планы у Изольды были грандиозные. Всю жизнь ребенку расписала по плану – аккуратно, разборчивым почерком; по пунктам, со сносками и примечаниями. Написанное даже наизусть выучила на случай утери важного документа. Сколько сил, труда, нервов и душевных переживаний вложено, но разве ж дите необученное поймет их так, сразу, не набравшись ума, не прочитав? Не выучив?
А жизнь, меж тем, ребенку (имя ему Изольда дать не озаботилась – рано еще, как ей казалось) уготована была интересная. Со шляпками, украшениями, хитроумными прическами, чулками, заморскими духами, фруктами, шампунями и разноцветными подарками. И, конечно, со свадебными платьями. На каждую будущую свадьбу Изольда мечтала сшить девочке по одному необыкновенному платью, отмечая наряд чем-нибудь эдаким, особенным, символическим. Представлялось Изольде, как от свадьбы к свадьбе наряд невесты, к примеру, становится все темнее цветом (очень символично), все тяжелее от каменьев и украшений и, скажем, пышнее. Пусть первое платье, рассуждала Изольда, отличается простым кроем, скромностью и ослепительной белизной, а последнее (двадцать первое? сорок второе?) нальется темно-красным, набухнет в юбках и растечется по полу багровым шлейфом из тяжелой бархатной ткани, переливающейся черными каменьями. Очень символично, думала Изольда. Своим фантазиям она очень радовалась.
А мужчины пусть будут одинаковые. От них, собственно, многого и не требовалось. Лишь бы на ногах церемонию отстояли, да нужными словами свою добрую волю к служению подтвердили, а после уж Изольда сама разберется, кого и как обрабатывать – после первой брачной ночи девочке уже можно будет спокойно отдыхать.
Хорошо, конечно, если мужчины будут крепки, здоровы и в хорошей форме. Больных долго обрабатывать придется (наверняка понадобится термическая обработка, что очень непросто будет устроить из-за нынешних проблем с печкой), чтобы всяческие яды из организма вывести, а тучных Изольде будет очень утомительно избавлять от жира, обилие которого очень попортит будущее варенье. Наученная на детях Изольда уже хорошо знала все тонкости работы с человеческим организмом, хотя и подозревала, что со взрослыми хлопот будет побольше.
Но куда деваться, когда дети нынче совсем другие пошли? Все меньше их на улицах видно – поди все по комнатам за компьютерами расселись. Они и в школу-то не все ходят, а кто ходит, на сладости уже не покупается; хоть мешок конфет за собой тащи со своим ревматизмом, а они носы воротят – ни за что за тобой не пойдут. И кто их, поганцев, этому научил? Неужели родители?
Ну нет, что за вздор, думала Изольда, с кряхтением и скрипом в костях шаркая по кухне в поисках пропавшей девицы. Никакие родители ребенка хорошему, доброму и вечному научить не смогут. Сколько сил, труда, нервов и душевных переживаний ни вкладывай. Эту вот не научила, думала с горечью Изольда, а ведь такая, казалось, хорошая, светлая девочка была.
Совсем скоро в одном из углов кухни Изольда нашла самодельный тоннель, через который девица, видать, и ускользнула. Совсем узенький – в такой нипочем не пролезть. До чего хитрый, злобный ребенок.
Протянув руку в нору и ничего не там не нащупав, Изольда громко, с хрипом и искренней обидой в груди вздохнула. И взглянула с нежностью на свои банки с вареньем.
Ее дети, как правило, не имели привычки сбегать, да и способностью к передвижению, в общем-то, не обладали. Все, как миленькие, смиренно и молча плавали мягкой кашицей в банках с вареньем – у таких и мыслей о дурном не возникало, в этом Изольда была уверена. И черт дернул завести себе живого ребенка, с подвижными, не отделенными от тела конечностями. Знала Изольда, как пить дать знала – с такими детьми хлопот не оберешься. Вот и случилось несчастье – пропала, поганка. Сбежала, как пить дать сбежала, неблагодарная.
А ведь любила она эту девочку. Заботилась, мыла с мылом, одевала, вареньями своими кормила. Даже ножки не вырвала, чтобы дите ими не бегало, а лишь слегка надломила – пожалела юную красоту. И планы у Изольды были грандиозные. Всю жизнь ребенку расписала по плану – аккуратно, разборчивым почерком; по пунктам, со сносками и примечаниями. Написанное даже наизусть выучила на случай утери важного документа. Сколько сил, труда, нервов и душевных переживаний вложено, но разве ж дите необученное поймет их так, сразу, не набравшись ума, не прочитав? Не выучив?
А жизнь, меж тем, ребенку (имя ему Изольда дать не озаботилась – рано еще, как ей казалось) уготована была интересная. Со шляпками, украшениями, хитроумными прическами, чулками, заморскими духами, фруктами, шампунями и разноцветными подарками. И, конечно, со свадебными платьями. На каждую будущую свадьбу Изольда мечтала сшить девочке по одному необыкновенному платью, отмечая наряд чем-нибудь эдаким, особенным, символическим. Представлялось Изольде, как от свадьбы к свадьбе наряд невесты, к примеру, становится все темнее цветом (очень символично), все тяжелее от каменьев и украшений и, скажем, пышнее. Пусть первое платье, рассуждала Изольда, отличается простым кроем, скромностью и ослепительной белизной, а последнее (двадцать первое? сорок второе?) нальется темно-красным, набухнет в юбках и растечется по полу багровым шлейфом из тяжелой бархатной ткани, переливающейся черными каменьями. Очень символично, думала Изольда. Своим фантазиям она очень радовалась.
А мужчины пусть будут одинаковые. От них, собственно, многого и не требовалось. Лишь бы на ногах церемонию отстояли, да нужными словами свою добрую волю к служению подтвердили, а после уж Изольда сама разберется, кого и как обрабатывать – после первой брачной ночи девочке уже можно будет спокойно отдыхать.
Хорошо, конечно, если мужчины будут крепки, здоровы и в хорошей форме. Больных долго обрабатывать придется (наверняка понадобится термическая обработка, что очень непросто будет устроить из-за нынешних проблем с печкой), чтобы всяческие яды из организма вывести, а тучных Изольде будет очень утомительно избавлять от жира, обилие которого очень попортит будущее варенье. Наученная на детях Изольда уже хорошо знала все тонкости работы с человеческим организмом, хотя и подозревала, что со взрослыми хлопот будет побольше.
Но куда деваться, когда дети нынче совсем другие пошли? Все меньше их на улицах видно – поди все по комнатам за компьютерами расселись. Они и в школу-то не все ходят, а кто ходит, на сладости уже не покупается; хоть мешок конфет за собой тащи со своим ревматизмом, а они носы воротят – ни за что за тобой не пойдут. И кто их, поганцев, этому научил? Неужели родители?
Ну нет, что за вздор, думала Изольда, с кряхтением и скрипом в костях шаркая по кухне в поисках пропавшей девицы. Никакие родители ребенка хорошему, доброму и вечному научить не смогут. Сколько сил, труда, нервов и душевных переживаний ни вкладывай. Эту вот не научила, думала с горечью Изольда, а ведь такая, казалось, хорошая, светлая девочка была.
Совсем скоро в одном из углов кухни Изольда нашла самодельный тоннель, через который девица, видать, и ускользнула. Совсем узенький – в такой нипочем не пролезть. До чего хитрый, злобный ребенок.
Протянув руку в нору и ничего не там не нащупав, Изольда громко, с хрипом и искренней обидой в груди вздохнула. И взглянула с нежностью на свои банки с вареньем.