Ну а что, я должен был девку трахать, как педик что-ли?
Когда я учился в школе, в классе 7-м примерно, у нас считалось зашкварным с девками встречаться. Типа "фу, он с бабой дружит, не пацан наверное". Мне из-за этого пришлось свою первую любовь бросить, чтоб в школе пацаны не апарафинили.
Ну а что, я должен был девку трахать, как педик что-ли?
Да! Хотя кого мы обманываем кто бы тебе дал в 7 классе, хотя и сегодня шансы у подобным нам невелики.
Кто-то умудрился ещё в первом классе свой крючок попробовать присунуть, а кто-то до сих пор лелеет надежду стать магом.
Когда ты учитель начальных классов.
Надейся.
занимался ММА, БЖЖ ну вот это вот всё, когда на тебе потный мужик лежит или ты на нём. Так вот, как то сходил на пробный урок бачаты, так меня друзья закибербулили что я гейством каким-то решил заниматься. Ну и я вернулся обратно к мужикам))
Янкель не проморгал любовных увлечений ребят, он все время следил за ними и с каждым днем становился мрачнее. Янкель разрешал сложную психологическую задачу.
Он вспомнил прошлое, и это прошлое теперь не давало ему покоя, вырастая в огромную трагедию.
Ему вспоминается детский распределитель, где он пробыл полгода и откуда так бесцеремонно был выслан вместе с парой брюк в Шкиду.
В распределителе собралось тогда много малышей, девчонок и мальчишек, и Янкель – в то время еще не Янкель, а Гришка – был среди них как Гулливер среди лилипутов. От скуки он лупил мальчишек и дергал за косы девчонок.
Однажды в распределитель привели новенькую. Была она ростом повыше прочей детдомовской мелюзги, черненькая, как жук, с черными маслеными глазами.
– Как звать? – спросил Гришка.
– Тоня.
– А фамилия?
– Маркони, – ответила девочка, – Тоня Маркони.
– А вы кто такая? – продолжал допрос Гришка, нахально оглядывая девчонку. Новенькая, почувствовав враждебность в Гришкином поведении, вспыхнула и так же грубо ответила:
– А тебе какое дело?
Дерзость девчонки задела Гришку.
– А коса у тебя крепкая? – спросил он угрожающе.
– Попробуй!
Гришка протянул руку, думая, что девчонка завизжит и бросится жаловаться. Но она не побежала, а молча сжала кулаки, приготовившись защищаться, и эта молчаливая отвага смутила Гришку.
– Руки марать не стоит, – буркнул он и отошел.
Больше он не трогал ее, и хотя особенной злости не испытывал, но заговаривать с ней не хотел.
Тоня первая заговорила с ним.
Как-то раз Гришку назначили пилить дрова. Он пришел в зал подыскать себе помощника и остановился в нерешительности, не зная, кого выбрать. Тоня, стоявшая в стороне, некоторое время глядела то на Гришку, то на пилу, которую он держал в руках, потом, подойдя к нему, негромко спросила:
– Пилить?
– Да, пилить, – угрюмо ответил Гришка.
– Я пойду с тобой, – краснея, сказала Тоня. – Я очень люблю пилить.
Гришка, сморщившись, с сомнением оглядел девочку.
– Ну, хряем, – сказал он недовольно.
Полдня они проработали молча. Тоня не отставала от него, и совсем было незаметно, что она устала. Тогда Гришка подобрел.
– Ты где научилась пилить? – спросил он.
– В колонии, на Помойке. – Тоня рассмеялась и, видя, что Гришка не понимает, пояснила: – На Мойке. Это мы ее так – помойкой – прозвали… Там только одни девочки были, и мы всегда сами пилили дрова.
– Подходяще работаешь, – похвалил Гришка.
К вечеру они разговорились. Окончив пилку, Гришка сел на бревно и стал свертывать папироску. А Тоня рассказывала о своих проделках на Мойке. И тут Гришка сделал открытие: оказывается, девчонки могли рассказать много интересного и даже понимали мальчишек. Тогда, растаяв окончательно, Гришка распахнул свою душу. Он тоже с гордостью рассказал о нескольких своих подвигах. Тоня внимательно слушала и весело смеялась, когда Гришка говорил о чем-нибудь смешном. Гришка разошелся, совершенно забыв, что перед ним девчонка, и, увлекшись, даже раза два выругался.
– Ты совсем как мальчишка, – сказал он ей.
– Правда? – воскликнула Тоня, покраснев от удовольствия. – Я похожа на мальчишку?.. Я даже курить могу. Дай-ка.
И, выхватив из рук Гришки окурок, она храбро затянулась и выпустила дым.
– Здорово! – сказал восхищенный Гришка. – Фартовая девчонка!
– Ах, как я хотела бы быть мальчишкой. Я все время думаю об этом, – сказала печально Тоня. – Разве это жизнь? Вырастешь и замуж надо… Потом дети пойдут… Скучно…
Тоня тяжело вздохнула. Гришка, растерявшись, потер лоб.
– Это верно, – сказал он. – Не везет вам, девчонкам.
Через неделю они уже были закадычными друзьями.
Тоня много читала и пересказывала Гришке прочитанное. Гришка, признававший только детективную, «сыщицкую» литературу, был очень удивлен, узнав, что существует много других книг, не менее интересных. Правда, герои в них, судя по рассказам Тони, были вялые и все больше влюблялись и ревновали, но Гришка дополнял ее рассказы уголовными подробностями.
Рассказывает Тоня, как граф страдал от ревности, потому что графиня изменяла ему с бедным поэтом, а Гришка покачает головой и вставит:
– Дурак!
– Почему?
– По шее надо было ее.
– Нельзя. Он любит.
– Ну, так тому бы вставил перо куда следует…
– А она бы ушла с ним. Граф ревновал же.
– Ах, ревновал, – говорит Гришка, смутно представляя себе это непонятное чувство. – Тогда другое дело…
– Ну вот, граф взял и уехал, а они стали жить вместе.
– Уехал? – Гришка хватается за голову. – И все оставил?
– Все.
– И мебели не взял?
– Он им оставил. Он великодушный был.
Гришка с досадой крякает.
– Балда твой граф. Я бы на его месте все забрал: и кровать бы увез, и стол, и комод, – пусть живут как знают…
Иногда они горячо спорили, и тогда дня мало было, чтобы вдоволь наговориться.
– Знаешь, – сказала однажды Тоня, – приходи к нам в спальню, когда все заснут. Никто не помешает, будем до утра разговаривать…
Гришка согласился.
Целый час выжидал он в кровати, пока угомонятся ребята и разойдутся воспитательницы, потом прокрался в спальню девчонок. Тоня его ждала.
– Полезай скорей, – шепнула она, давая место.
И, закрывшись до подбородков одеялом, тесно прижавшись друг к другу, они шептались.
– Знаешь, кто мой отец? – спрашивала тихонько Тоня.
– Кто?
– Знаменитый изобретатель Маркони… Он итальянец…
– А ты русская. Как же это?
– Это мать у меня русская. Она балерина. В Мариинском театре танцевала, а когда отец убежал в Италию и бросил ее, она отравилась… от несчастной любви…
Гришка только глазами хлопал, слушая Тоню, и не мог разобраться, где вранье, где правда. В свою очередь, он выкладывал Тоне все, что было интересного в его скудных воспоминаниях, а однажды попытался для завлекательности соврать.
– Отец у меня тоже этот, как его…
– Граф?
– Ага.
– А как его фамилия?
– Дамаскин. Тоня фыркнула.
– Дамаскин… Замаскин… Таких фамилий у графов не бывает, – решительно сказала она.
Гришка очень смутился и попробовал выпутаться.
– Он был… вроде графа… Служил у графа… кучером…
Тоня долго смеялась над Гришкой и прозвала его графским кучером.
Гришка привык к Тоне, и ему было даже скучно без нее.
И неизвестно, во что бы перешла эта дружба, если бы не беда, свалившаяся на Гришку. Но, как известно, Гришка здорово набузил, и вот в канцелярии распределителя ему уже готовили сопроводительные бумаги в Шкид.
Последнюю ночь друзья не спали. Гришка, скорчившись, сидел на кровати около подруги.
– Я люблю тебя, – шептала Тоня. – Давай поцелуемся на прощанье.
Она крепко поцеловала Гришку, потом, оттолкнув его, заплакала.
– Брось, – бормотал растроганный Гришка. – Черт с ним, чего там…
Чтобы утешить подругу, он тоже поцеловал ее. Тоня быстро схватила его руку.
– Я к тебе приду, – сказала она. – Поклянись, что и ты будешь приходить.
– Клянусь, – пробормотал уничтоженный и растерянный Гришка.
Утром он уже был в Шкиде, вечером пошел с новыми друзьями сшибать окурки, а через неделю огрубел, закалился и забыл клятву.
Но однажды дежуривший по кухне Горбушка, необычайно взволнованный, ворвался в класс.
– Ребята! – заорал он, давясь от смеха. – Ребятки! Янкеля девчонка спрашивает. Невеста.
Класс ахнул.
– Врешь! – крикнул Цыган.
– Врешь, – пролепетал сидевший в углу Янкель, невольно задрожав от нехорошего предчувствия.
– Вру? – завопил Горбушка. – Я вру? Ах мать честная! Хряй скорее!..
Янкель поднялся и, едва передвигая онемевшие ноги, двинулся к дверям. А за ним с ревом и гиканьем сорвался весь класс.
– Амуры крутит! – ревел Цыган, гогоча. – Печки-лавочки! А ну поглядим-ка, что за невеста!
Орущее, свистящее, ревущее кольцо, в котором, как в хороводе, двигался онемевший от ужаса Янкель ввалилось в прихожую. Тут Янкель и увидел Тоню Маркони.
Она стояла, прижавшись к дверям, и испуганно озиралась по сторонам, окруженная пляшущими, поющими, кривляющимися шкидцами. Горбушка дергал ее за рукав и кричал:
– Вон он, вон он, твой Гриха!
Тоня бросилась к Янкелю как к защитнику. Янкель, взяв ее руку, беспомощно огляделся, ища выхода из адского хоровода.
– Янкель с невестой! Янкель с невестой! – кричали ребята, танцуя вокруг несчастной парочки.
– Через почему такое вас двое? – пел петухом Воробей в самое ухо Янкелю.
– Дю-у-у! – вдруг грохнул весь хоровод. Тоня, взвизгнув, зажала уши. У Янкеля потемнело в глазах. Нагнув голову, он, как бык, ринулся вперед, таща за собой Тоню.
– Дю-у-у! – стонало, ревело и плясало вокруг многоликое чудовище. Янкель пробился к дверям, вытолкнул Тоню на лестницу и выскочил сам. Кто-то напоследок треснул его по шее, кто-то сунул ногой в зад, и он как стрела понесся вниз.
Тоня стояла внизу на площадке. Губы ее вздрагивали. Она стыдилась взглянуть на Янкеля.
Янкель, почесывая затылок, бессвязно бормотал о том, что ребята пошутили, что это у них такой обычай, а самому было и стыдно и досадно за себя, за Тоню, за ребят.
Разговор так и не наладился. Тоня скоро ушла.
Две недели вся школа преследовала Янкеля. Его вышучивали, над ним смеялись, издевались и – больше всего – негодовали. Шкидец – и дружит с девчонкой. И смех и позор. Позор на всю школу.
Янкель, осыпаемый градом насмешек, уже жалел, что позволил себе дружить с девчонкой.
«Дурак, баба, нюня!» – ругал он себя, с ужасом вспоминая прошлое, но в глубине осталась какая-то жалость к Тоне.
Многое передумал Янкель за это время и наконец принял твердое решение, как и подобало настоящему шкидцу.
Через две недели Тоня снова пришла в Шкиду. Она осталась на дворе и попросила вызвать Гришу Черных.
Янкель не вышел к ней, но выслал Мамочку.
– Вам Гришу? – спросил, усмехаясь, Мамочка. – Ну, так Гриша велел вам убираться к матери на легком катере. Шлет вам привет Нарвский совет, Путиловский завод и сторож у ворот, Богомоловская улица, петух да курица, поп Ермошка и я немножко!
Мамочка декламировал до тех пор, пока сгорбившаяся спина девочки не скрылась за воротами.
Вернувшись в класс, он доложил:
– Готово… На легком катере.
– Молодец Янкель! – восхищались ребята. – Как отбрил.
Янкель улыбался, хотя радости от подвига не чувствовал. Честь Шкиды была восстановлена, но на душе у Янкеля остался какой-то мутный и грязный осадок.
А вот теперь, через два года, Янкель снова вспомнил Тоню.
На его глазах ломались традиции доброго старого времени. То, что тогда было позором, теперь считалось подвигом. Теперь все бредили, все рассказывали о своих подругах, и тот, у кого ее не было, был самый несчастный и презираемый всеми.
«За что же я ее тогда?» – с горечью думал Янкель, и едкая обида на ребят разъедала сердце. Ведь это из-за них он прогнал Тоню, а теперь они сами делали то же, и никто не смеялся над ними.
Янкель ходил мрачный и неразговорчивый. Думы о Тоне не выходили из головы, и с каждым днем сильнее росло желание увидеть ее, пойти к ней.
Однажды Янкель открыл свою тайну Косте Финкельштейну.
Костя выслушал его и, щуря темные подслеповатые глаза, важно сказал:
– По-моему, тебе надо сходить к ней.
– Ты думаешь? – обрадовался Янкель.
– Я думаю, – сказал Костя.
* * *
Несколько дней Янкель думал о Тоне, и, чем дальше, тем больше он убеждался: Костя прав.
«Надо сходить», – решил он наконец. К тому же и тоска одолела. До смерти захотелось увидеть черноглазую девочку.
И Янкель пошел.
Распределитель помещался недалеко от Шкиды, на Курляндской улице. Трехэтажное здание окружал небольшой садик.
Перед калиткой Янкель остановился, чувствуя, как замирает сердце. Во дворе несколько девочек в серых казенных платьях играли в лапту.
«А может, ее нет здесь? Перевели куда-нибудь?» – подумал Янкель не то тревожно, не то радостно и, толкнув калитку, вошел в сад.
– Ай, мальчишка! – вскричала одна из девочек. Они бросили игру и остановились, издалека разглядывая его.
– Ты зачем здесь? – крикнула другая, курносая, воинственно размахивая лаптой.
Янкель перевел дух и сказал:
– Мне надо Тоню, Тоню Маркони.
– Тосю? – разом выкрикнули девчонки и побежали к лестнице, крича: – Тося, Тося, выходи! К тебе пижончик.
Янкель стоял ни жив ни мертв. В эту минуту он уже раскаивался, что пришел, и понял, что затеял безнадежное дело. Оробев, он взглянул было на калитку, но знакомый голос пригвоздил его к месту.
– Что вы орете? Как не стыдно! – услышал он и сразу узнал голос Тони. Девочки примолкли и расступились. Янкель увидел ее, выросшую и изменившуюся. Тоня подходила к нему.
Вот она остановилась, оглядела Янкеля с головы до ног, удивленно подняла брови. Она не узнала Гришки.
– Вам что? – строго спросила она.
Янкель растерялся окончательно. Все обращения, которые он придумывал по дороге, словно от толчка выскочили из головы.
– Здравствуй, Тоня, – пролепетал он. – Не узнаешь?
Девочка минуту пристально смотрела на Янкеля, и вдруг яркий румянец залил ее лицо.
«Узнала», – радостно подумал Янкель.
– Тоня! – заговорил он вдохновенно. – Тоня, а ведь я не забыл своей клятвы… Ты видишь…
Тоня молчала, только лицо ее странно подергивалось, будто она готова была расплакаться. Янкель запнулся на минуту и сбился…
– А ты… ты помнишь клятву? – смутившись, спросил он.
Тоня минуту помолчала, словно раздумывая, потом, качнув головой, тихо сказала:
– Нет, я ничего не помню…
– Ну да, – недоверчиво протянул Янкель. – А как по ночам болтали, не помнишь?
– Нет…
– А про папу своего американца-изобретателя тоже не…
Внезапно Янкель замолчал и с испугом поглядел на Тоню. Девочка стояла бледная, кусая губы, и с ненавистью смотрела на него. Казалось, сейчас она закричит, затопает, обругает его.
– Тося! – позвал чей-то тонкий голос. – Открой библиотеку…
– Сейчас! – крикнула Тоня, и, когда снова повернулась к Янкелю, лицо ее было уже спокойно.
– Слушайте, – сказала она тихо. – Убирайтесь вон отсюда.
– Убираться? – спросил Янкель. – Отсюда?
Улыбка еще блуждала на его физиономии, когда он ошалело повторял:
– Значит, совсем?.. Убираться?
– Да, совершенно.
– Окончательно?
Янкель очутился за калиткой.
– А клятва? – дрогнувшим голосом спросил он, подняв глаза на Тоню. И на секунду что-то хорошее мелькнуло на ее лице, но тотчас же исчезло.
– Поздно вспомнил, – сказала она тихо. – Все кончено.
– Совсем?
– Навсегда.
Янкель уныло вздохнул.
– Ламца-дрица! – сказал он с грустью, потом плюнул на носок сапога и тихо заковылял прочь.
Он вспомнил прошлое, и это прошлое теперь не давало ему покоя, вырастая в огромную трагедию.
Ему вспоминается детский распределитель, где он пробыл полгода и откуда так бесцеремонно был выслан вместе с парой брюк в Шкиду.
В распределителе собралось тогда много малышей, девчонок и мальчишек, и Янкель – в то время еще не Янкель, а Гришка – был среди них как Гулливер среди лилипутов. От скуки он лупил мальчишек и дергал за косы девчонок.
Однажды в распределитель привели новенькую. Была она ростом повыше прочей детдомовской мелюзги, черненькая, как жук, с черными маслеными глазами.
– Как звать? – спросил Гришка.
– Тоня.
– А фамилия?
– Маркони, – ответила девочка, – Тоня Маркони.
– А вы кто такая? – продолжал допрос Гришка, нахально оглядывая девчонку. Новенькая, почувствовав враждебность в Гришкином поведении, вспыхнула и так же грубо ответила:
– А тебе какое дело?
Дерзость девчонки задела Гришку.
– А коса у тебя крепкая? – спросил он угрожающе.
– Попробуй!
Гришка протянул руку, думая, что девчонка завизжит и бросится жаловаться. Но она не побежала, а молча сжала кулаки, приготовившись защищаться, и эта молчаливая отвага смутила Гришку.
– Руки марать не стоит, – буркнул он и отошел.
Больше он не трогал ее, и хотя особенной злости не испытывал, но заговаривать с ней не хотел.
Тоня первая заговорила с ним.
Как-то раз Гришку назначили пилить дрова. Он пришел в зал подыскать себе помощника и остановился в нерешительности, не зная, кого выбрать. Тоня, стоявшая в стороне, некоторое время глядела то на Гришку, то на пилу, которую он держал в руках, потом, подойдя к нему, негромко спросила:
– Пилить?
– Да, пилить, – угрюмо ответил Гришка.
– Я пойду с тобой, – краснея, сказала Тоня. – Я очень люблю пилить.
Гришка, сморщившись, с сомнением оглядел девочку.
– Ну, хряем, – сказал он недовольно.
Полдня они проработали молча. Тоня не отставала от него, и совсем было незаметно, что она устала. Тогда Гришка подобрел.
– Ты где научилась пилить? – спросил он.
– В колонии, на Помойке. – Тоня рассмеялась и, видя, что Гришка не понимает, пояснила: – На Мойке. Это мы ее так – помойкой – прозвали… Там только одни девочки были, и мы всегда сами пилили дрова.
– Подходяще работаешь, – похвалил Гришка.
К вечеру они разговорились. Окончив пилку, Гришка сел на бревно и стал свертывать папироску. А Тоня рассказывала о своих проделках на Мойке. И тут Гришка сделал открытие: оказывается, девчонки могли рассказать много интересного и даже понимали мальчишек. Тогда, растаяв окончательно, Гришка распахнул свою душу. Он тоже с гордостью рассказал о нескольких своих подвигах. Тоня внимательно слушала и весело смеялась, когда Гришка говорил о чем-нибудь смешном. Гришка разошелся, совершенно забыв, что перед ним девчонка, и, увлекшись, даже раза два выругался.
– Ты совсем как мальчишка, – сказал он ей.
– Правда? – воскликнула Тоня, покраснев от удовольствия. – Я похожа на мальчишку?.. Я даже курить могу. Дай-ка.
И, выхватив из рук Гришки окурок, она храбро затянулась и выпустила дым.
– Здорово! – сказал восхищенный Гришка. – Фартовая девчонка!
– Ах, как я хотела бы быть мальчишкой. Я все время думаю об этом, – сказала печально Тоня. – Разве это жизнь? Вырастешь и замуж надо… Потом дети пойдут… Скучно…
Тоня тяжело вздохнула. Гришка, растерявшись, потер лоб.
– Это верно, – сказал он. – Не везет вам, девчонкам.
Через неделю они уже были закадычными друзьями.
Тоня много читала и пересказывала Гришке прочитанное. Гришка, признававший только детективную, «сыщицкую» литературу, был очень удивлен, узнав, что существует много других книг, не менее интересных. Правда, герои в них, судя по рассказам Тони, были вялые и все больше влюблялись и ревновали, но Гришка дополнял ее рассказы уголовными подробностями.
Рассказывает Тоня, как граф страдал от ревности, потому что графиня изменяла ему с бедным поэтом, а Гришка покачает головой и вставит:
– Дурак!
– Почему?
– По шее надо было ее.
– Нельзя. Он любит.
– Ну, так тому бы вставил перо куда следует…
– А она бы ушла с ним. Граф ревновал же.
– Ах, ревновал, – говорит Гришка, смутно представляя себе это непонятное чувство. – Тогда другое дело…
– Ну вот, граф взял и уехал, а они стали жить вместе.
– Уехал? – Гришка хватается за голову. – И все оставил?
– Все.
– И мебели не взял?
– Он им оставил. Он великодушный был.
Гришка с досадой крякает.
– Балда твой граф. Я бы на его месте все забрал: и кровать бы увез, и стол, и комод, – пусть живут как знают…
Иногда они горячо спорили, и тогда дня мало было, чтобы вдоволь наговориться.
– Знаешь, – сказала однажды Тоня, – приходи к нам в спальню, когда все заснут. Никто не помешает, будем до утра разговаривать…
Гришка согласился.
Целый час выжидал он в кровати, пока угомонятся ребята и разойдутся воспитательницы, потом прокрался в спальню девчонок. Тоня его ждала.
– Полезай скорей, – шепнула она, давая место.
И, закрывшись до подбородков одеялом, тесно прижавшись друг к другу, они шептались.
– Знаешь, кто мой отец? – спрашивала тихонько Тоня.
– Кто?
– Знаменитый изобретатель Маркони… Он итальянец…
– А ты русская. Как же это?
– Это мать у меня русская. Она балерина. В Мариинском театре танцевала, а когда отец убежал в Италию и бросил ее, она отравилась… от несчастной любви…
Гришка только глазами хлопал, слушая Тоню, и не мог разобраться, где вранье, где правда. В свою очередь, он выкладывал Тоне все, что было интересного в его скудных воспоминаниях, а однажды попытался для завлекательности соврать.
– Отец у меня тоже этот, как его…
– Граф?
– Ага.
– А как его фамилия?
– Дамаскин. Тоня фыркнула.
– Дамаскин… Замаскин… Таких фамилий у графов не бывает, – решительно сказала она.
Гришка очень смутился и попробовал выпутаться.
– Он был… вроде графа… Служил у графа… кучером…
Тоня долго смеялась над Гришкой и прозвала его графским кучером.
Гришка привык к Тоне, и ему было даже скучно без нее.
И неизвестно, во что бы перешла эта дружба, если бы не беда, свалившаяся на Гришку. Но, как известно, Гришка здорово набузил, и вот в канцелярии распределителя ему уже готовили сопроводительные бумаги в Шкид.
Последнюю ночь друзья не спали. Гришка, скорчившись, сидел на кровати около подруги.
– Я люблю тебя, – шептала Тоня. – Давай поцелуемся на прощанье.
Она крепко поцеловала Гришку, потом, оттолкнув его, заплакала.
– Брось, – бормотал растроганный Гришка. – Черт с ним, чего там…
Чтобы утешить подругу, он тоже поцеловал ее. Тоня быстро схватила его руку.
– Я к тебе приду, – сказала она. – Поклянись, что и ты будешь приходить.
– Клянусь, – пробормотал уничтоженный и растерянный Гришка.
Утром он уже был в Шкиде, вечером пошел с новыми друзьями сшибать окурки, а через неделю огрубел, закалился и забыл клятву.
Но однажды дежуривший по кухне Горбушка, необычайно взволнованный, ворвался в класс.
– Ребята! – заорал он, давясь от смеха. – Ребятки! Янкеля девчонка спрашивает. Невеста.
Класс ахнул.
– Врешь! – крикнул Цыган.
– Врешь, – пролепетал сидевший в углу Янкель, невольно задрожав от нехорошего предчувствия.
– Вру? – завопил Горбушка. – Я вру? Ах мать честная! Хряй скорее!..
Янкель поднялся и, едва передвигая онемевшие ноги, двинулся к дверям. А за ним с ревом и гиканьем сорвался весь класс.
– Амуры крутит! – ревел Цыган, гогоча. – Печки-лавочки! А ну поглядим-ка, что за невеста!
Орущее, свистящее, ревущее кольцо, в котором, как в хороводе, двигался онемевший от ужаса Янкель ввалилось в прихожую. Тут Янкель и увидел Тоню Маркони.
Она стояла, прижавшись к дверям, и испуганно озиралась по сторонам, окруженная пляшущими, поющими, кривляющимися шкидцами. Горбушка дергал ее за рукав и кричал:
– Вон он, вон он, твой Гриха!
Тоня бросилась к Янкелю как к защитнику. Янкель, взяв ее руку, беспомощно огляделся, ища выхода из адского хоровода.
– Янкель с невестой! Янкель с невестой! – кричали ребята, танцуя вокруг несчастной парочки.
– Через почему такое вас двое? – пел петухом Воробей в самое ухо Янкелю.
– Дю-у-у! – вдруг грохнул весь хоровод. Тоня, взвизгнув, зажала уши. У Янкеля потемнело в глазах. Нагнув голову, он, как бык, ринулся вперед, таща за собой Тоню.
– Дю-у-у! – стонало, ревело и плясало вокруг многоликое чудовище. Янкель пробился к дверям, вытолкнул Тоню на лестницу и выскочил сам. Кто-то напоследок треснул его по шее, кто-то сунул ногой в зад, и он как стрела понесся вниз.
Тоня стояла внизу на площадке. Губы ее вздрагивали. Она стыдилась взглянуть на Янкеля.
Янкель, почесывая затылок, бессвязно бормотал о том, что ребята пошутили, что это у них такой обычай, а самому было и стыдно и досадно за себя, за Тоню, за ребят.
Разговор так и не наладился. Тоня скоро ушла.
Две недели вся школа преследовала Янкеля. Его вышучивали, над ним смеялись, издевались и – больше всего – негодовали. Шкидец – и дружит с девчонкой. И смех и позор. Позор на всю школу.
Янкель, осыпаемый градом насмешек, уже жалел, что позволил себе дружить с девчонкой.
«Дурак, баба, нюня!» – ругал он себя, с ужасом вспоминая прошлое, но в глубине осталась какая-то жалость к Тоне.
Многое передумал Янкель за это время и наконец принял твердое решение, как и подобало настоящему шкидцу.
Через две недели Тоня снова пришла в Шкиду. Она осталась на дворе и попросила вызвать Гришу Черных.
Янкель не вышел к ней, но выслал Мамочку.
– Вам Гришу? – спросил, усмехаясь, Мамочка. – Ну, так Гриша велел вам убираться к матери на легком катере. Шлет вам привет Нарвский совет, Путиловский завод и сторож у ворот, Богомоловская улица, петух да курица, поп Ермошка и я немножко!
Мамочка декламировал до тех пор, пока сгорбившаяся спина девочки не скрылась за воротами.
Вернувшись в класс, он доложил:
– Готово… На легком катере.
– Молодец Янкель! – восхищались ребята. – Как отбрил.
Янкель улыбался, хотя радости от подвига не чувствовал. Честь Шкиды была восстановлена, но на душе у Янкеля остался какой-то мутный и грязный осадок.
А вот теперь, через два года, Янкель снова вспомнил Тоню.
На его глазах ломались традиции доброго старого времени. То, что тогда было позором, теперь считалось подвигом. Теперь все бредили, все рассказывали о своих подругах, и тот, у кого ее не было, был самый несчастный и презираемый всеми.
«За что же я ее тогда?» – с горечью думал Янкель, и едкая обида на ребят разъедала сердце. Ведь это из-за них он прогнал Тоню, а теперь они сами делали то же, и никто не смеялся над ними.
Янкель ходил мрачный и неразговорчивый. Думы о Тоне не выходили из головы, и с каждым днем сильнее росло желание увидеть ее, пойти к ней.
Однажды Янкель открыл свою тайну Косте Финкельштейну.
Костя выслушал его и, щуря темные подслеповатые глаза, важно сказал:
– По-моему, тебе надо сходить к ней.
– Ты думаешь? – обрадовался Янкель.
– Я думаю, – сказал Костя.
* * *
Несколько дней Янкель думал о Тоне, и, чем дальше, тем больше он убеждался: Костя прав.
«Надо сходить», – решил он наконец. К тому же и тоска одолела. До смерти захотелось увидеть черноглазую девочку.
И Янкель пошел.
Распределитель помещался недалеко от Шкиды, на Курляндской улице. Трехэтажное здание окружал небольшой садик.
Перед калиткой Янкель остановился, чувствуя, как замирает сердце. Во дворе несколько девочек в серых казенных платьях играли в лапту.
«А может, ее нет здесь? Перевели куда-нибудь?» – подумал Янкель не то тревожно, не то радостно и, толкнув калитку, вошел в сад.
– Ай, мальчишка! – вскричала одна из девочек. Они бросили игру и остановились, издалека разглядывая его.
– Ты зачем здесь? – крикнула другая, курносая, воинственно размахивая лаптой.
Янкель перевел дух и сказал:
– Мне надо Тоню, Тоню Маркони.
– Тосю? – разом выкрикнули девчонки и побежали к лестнице, крича: – Тося, Тося, выходи! К тебе пижончик.
Янкель стоял ни жив ни мертв. В эту минуту он уже раскаивался, что пришел, и понял, что затеял безнадежное дело. Оробев, он взглянул было на калитку, но знакомый голос пригвоздил его к месту.
– Что вы орете? Как не стыдно! – услышал он и сразу узнал голос Тони. Девочки примолкли и расступились. Янкель увидел ее, выросшую и изменившуюся. Тоня подходила к нему.
Вот она остановилась, оглядела Янкеля с головы до ног, удивленно подняла брови. Она не узнала Гришки.
– Вам что? – строго спросила она.
Янкель растерялся окончательно. Все обращения, которые он придумывал по дороге, словно от толчка выскочили из головы.
– Здравствуй, Тоня, – пролепетал он. – Не узнаешь?
Девочка минуту пристально смотрела на Янкеля, и вдруг яркий румянец залил ее лицо.
«Узнала», – радостно подумал Янкель.
– Тоня! – заговорил он вдохновенно. – Тоня, а ведь я не забыл своей клятвы… Ты видишь…
Тоня молчала, только лицо ее странно подергивалось, будто она готова была расплакаться. Янкель запнулся на минуту и сбился…
– А ты… ты помнишь клятву? – смутившись, спросил он.
Тоня минуту помолчала, словно раздумывая, потом, качнув головой, тихо сказала:
– Нет, я ничего не помню…
– Ну да, – недоверчиво протянул Янкель. – А как по ночам болтали, не помнишь?
– Нет…
– А про папу своего американца-изобретателя тоже не…
Внезапно Янкель замолчал и с испугом поглядел на Тоню. Девочка стояла бледная, кусая губы, и с ненавистью смотрела на него. Казалось, сейчас она закричит, затопает, обругает его.
– Тося! – позвал чей-то тонкий голос. – Открой библиотеку…
– Сейчас! – крикнула Тоня, и, когда снова повернулась к Янкелю, лицо ее было уже спокойно.
– Слушайте, – сказала она тихо. – Убирайтесь вон отсюда.
– Убираться? – спросил Янкель. – Отсюда?
Улыбка еще блуждала на его физиономии, когда он ошалело повторял:
– Значит, совсем?.. Убираться?
– Да, совершенно.
– Окончательно?
Янкель очутился за калиткой.
– А клятва? – дрогнувшим голосом спросил он, подняв глаза на Тоню. И на секунду что-то хорошее мелькнуло на ее лице, но тотчас же исчезло.
– Поздно вспомнил, – сказала она тихо. – Все кончено.
– Совсем?
– Навсегда.
Янкель уныло вздохнул.
– Ламца-дрица! – сказал он с грустью, потом плюнул на носок сапога и тихо заковылял прочь.
Ну, что-то типа того.
Ахах, жиза
Будьте осторожны со своими желаниями ...
Кто спит с девчонками - тот сам девчонка
Чтобы написать коммент, необходимо залогиниться
Отличный комментарий!