Валька и Графомания
Мальчишка поднял руку и постучал в дверь. Робко, негромко.
Дверь осталась запертой и молчаливой – ни шороха, ни скрипа. Валька стрельнул глазами по сторонам, на всякий случай оглянулся, тронул карман рубашки. В кармане что-то зашуршало.
Дом еще допотопный, наверное. Холодная лестничная площадка, тусклая лампочка под обшарпанным потолком почти ничего не освещает. Краска на стенах – гордые Кордильеры и бесконечные Марианские впадины. Ну и место для встречи, бр-р! Мальчишка передернул плечами, постучал снова, на этот раз громче.
Дверь наконец-то дрогнула, отворилась. В щели показался нос, длинный и заостренный.
– Северус Снейп жив, – еле слышно прогундосил нос.
– Воистину жив. И свет Элендиля да пребудет с ним, – также тихо отозвался Валентин.
Нос нырнул обратно в тень, дверная щель расширилась.
– Проходи.
Валька не без внутреннего трепета переступил через порог. В прихожей было темно, он споткнулся о чьи-то ботинки и чуть не грохнулся на пол. Его вовремя поймали, но мальчишка ощутил себя виноватым за собственную неловкость.
– Прости, – прошептал он.
– Гесер простит. Иди в зал.
Валентин пробрался меж трехногой табуретки, подставки для зонтов, замызганных кроссовок, лаковых туфелек на каблучках и шагнул за стеклянные дверцы «зала». Комната, погруженная в полумрак, производила гнетущее впечатление. По углам пряталась древняя икеевская мебель: шифоньеры, гардеробы, диваны и кресла, но внимание привлек лишь овальный стол в центре комнаты. На нем, расставленные через равные промежутки, горели три высоких белых свечи, возле подсвечников покоились книги в старинных переплетах.
Валька с благоговением узрел на обложках деву в бронелифчике из знаменитейшей фэнтези-саги и треугольный имперский крейсер из новеллизации культового фильма. Черных пистолетов, растекающихся под головами кровавых луж, смеющихся женщин с мопсами на руках тоже было достаточно. Мальчишка расслабился – он среди своих.
За столом сидело четверо, все подростки. Их бледные, сразу видно – книжные, лица выделялись в мерцающем свете свечей. Кареглазый паренек лет четырнадцати, еще один мальчик помладше в угольно-черном плаще и полосатом красно-желтом шарфе, красивая светловолосая девочка, даже, пожалуй, девушка, лет пятнадцати и совсем юная шатеночка, с зажатым в пальчиках покетбуком Хмелевской. Рядом с ними на соседний стул плюхнулся носатый мальчишка, открывавший дверь.
– Толкиен велик… – заученной фразой приветствовал Валька сидящих.
– …и Перумов пророк его, – подхватили ребята.
Только теперь Валентин рискнул пройти к столу и опуститься на единственный свободный табурет.
– Ну что, – сказал носатый, поднимаясь. – Все в сборе, не будем откладывать. Мы приходим сюда каждую пятницу, дабы познать непознаваемое и вкусить запретных плодов просвещения.
Ребята одобрительно загомонили.
– Сегодня среди нас новичок. Конечно, он давно уже душой был в наших рядах, но благодаря Наде, – кивок в сторону шатенки, – окончательно присоединился к обществу Будущих Авторов Ярких Новелл. Возложите на него руки, друзья, проведем обряд посвящения нашего нового брата.
Стулья задвигались, мальчишки и девчонки встали, торжественно кладя ладони на Валькины плечи.
– Во имя бессмертной Насти Каменской, неувядающего Фродо Бэггинса, вековечного Пола Атридеса, незабвенных Слепого и Бешеного… – начал председатель, – посвящаем тебя, Валентин Науменский, в нареченные акулы пера, рыцари клавиатуры и лидеры голосовой записи. Помни три заповеди общества БАЯН: много читать, много писать и передавать накопленный опыт таким же, как ты, будущим авторам. Тебе предстоит много трудов, но надеемся, в конце концов ты станешь достойным сего высокого звания и призвания. ППКС.
– ППКС, – согласился Валька.
– Что ж, от всего сердца поздравляю тебя.
Ребята обнялись сдержанно, но очень тепло.
– Петь, а когда начнем-то? – поинтересовалась Надя у носатого председателя.
– Сейчас уже, сейчас. Не торопись, я соблюдаю повестку дня!
Он на секунду исчез во мраке – в дальнем углу подозрительно звякнуло, – затем появился около стола и водрузил на него огромную фарфоровую тарелку с синенькими гвоздичками по ободу. Следом на столе оказался ватман (огромный круг и написанные готичным шрифтом буквы внушили Вальке почтение), два зеркала, ножницы и красная лента.
Петя откашлялся.
– Как вы знаете, в наше время совсем не осталось хорошей литературы. Сухие справочники по филологии, словари обязательных к употреблению слов и последняя инструкция, одобренная фразеологической партией, окончательно загнали славное искусство владения языком в Жизненно-Обусловленное Первозданное Убежище. Однако мы, горстка несогласных, взяли на себя нелегкую миссию возрождения былого величия письменной речи. Да не посрамим честь столпов прошлого на сём поприще. И Лукьяненко нам в помощь.
– Лукьяненко в помощь! – послышалось со всех сторон.
– Да, мы учимся писать старинным способом, как завещали знаменитые мастера, используя лишь накопленные знания и силу собственного воображения. Но сегодня нас ждет нечто совершенно особое, – Петя сделал паузу, обвел всех горделивым взором. – Слово предоставляется Сёмке… тьфу, Семену Привалкину.
Встал кареглазый.
– Спасибо. Итак, все в курсе, что почетное слово «графомания» ныне совершенно извращено, а ведь раньше оно обозначало всего лишь «страсть к сочинительству». Недалекие врачи-психиаторы, для которых нет ничего святого, стали называть этим благородным термином болезнь. Тогда как графомания – это муза писательства. Она – та, кто вдохновлял Стивена Кинга и Александру Маринину, Анджея Сапковского и Марию Семенову. Она – светлый луч в закомплексованном царстве теперешнего узколобого писательства… а, «писательства» я уже говорил, повтор… – Он почесал затылок, на лице не сразу, но все же отразился инсайт. – Теперешней узколобой беллетристики.
Семен вытер со лба пот и, обернувшись к Петьке, попросил с видом абсолютно умоляющим:
– Петь, слушай, можно я не буду высоким штилем, а? Сил уже никаких нету.
Носатый председатель милостиво кивнул. Мальчишка выдохнул.
– Короче, сейчас мы будем вызывать дух графомании!
– Чего? – Валька открыл рот и сидел так, пока Надя не хлопнула его по нижней челюсти.
– Дух. Графомании, – пояснил Сёма.
Петька кинулся раскладывать ватман, светловолосая девушка, которую Надя называла то Ларисой, то Лялей (в честь одной известной писательницы), приладила тарелку и маркером начертила на ней черную полоску. Сверху тарелки положили книжку, меж страниц спрятали ножницы и обмотали переплет ленточкой, чтобы те не вывалились. По сторонам ватмана закрепили два зеркала.
– Вот, кажется, всё…
– А я не верю в духов, – сообщила Вальке Надя, наклонившись к самому его уху. – Но все равно интересно.
– Зачем мы его вызываем? – шепотом спросил мальчишка.
– Ну как же! Дух может дать нам талант. Настоящий, без дураков. Сможем писать крутые шедевры. Надо только слова правильные знать. Петька сказал, что знает, где-то вычитал.
Валька скептически покосился на председателя.
– Всем дотронуться до тарелки… или книжки. Кто как хочет.
Тарелку проигнорировали. И то правда, если вызываешь дух графомании, кому нужна фарфоровая тарелка?
Валькины пальцы случайно коснулись Надиных, и он счастливо замер.
Петька задул две из трех свечей. Стало совсем темно. Тоненький лепесток огня дрожал, словно сам боялся грядущего действа.
– Ну… с Ктулху, – Петр посмотрел на застывших товарищей, вздохнул и продолжил громко: – Я вызываю дух графомании. Дух графомании, приди! Заклинаю тебя именем Дарьи Донцовой и Александра Бушкова, явись!
В комнате стояла гробовая тишина. Тарелка лежала на столе, не шелохнувшись.
– Дух графомании, зову тебя. Приди, приди в блеске своих аллюзий и множестве нарративов. Яви нам свет своих дактилей и амфибрахиев. Покажи, что такое истинная ономастика и топонимика…
Лепесток огня вдруг вытянулся в струнку, на миг превратился в маленький оранжевый кинжал, а затем медленно начал вращаться вокруг фитиля. Пришла в движение и книга. Валька чуть было не отдернул руки, когда редчайшее русское издание «Гарри Поттера» не в богопротивном переводе Литвиновой, приподнялось над тарелкой и лениво закружилось в воздухе.
Зеркала покрылись инеем, из них потянулись вверх две струйки белесого тумана. Над книгой струйки сомкнулись, и туман принялся ткать полупрозрачную дымную фигуру.
Ребята сидели не шевелясь. Только ни с того ни с сего начал икать мальчик в полосатом шарфе.
Фигура росла, увеличивалась. Вот уже показались складки платья, мощные плечи, проступило и налилось здоровым румянцем лицо: глаза духа взирали на собравшихся сквозь толстые бойницы век и тонкие стекла пенсне в золотой оправе, щеки волнами ниспадали к шее. На торсе обрисовалась… грудь. И какая! Дым на голове сам собой сплелся в тяжелый пучок волос.
Дух обрел плоть и кровь внушительной тетки (во избежание Валька решил называть ее дамой) и завис над столом.
– Ну, – пробасил он. Точнее, она. – Чего надо, гаврики?
– Э-э… кхм…
Первым пришел в себя Петька.
– О, великий дух великой графомании… ой, вечной графомании, спасибо, что посетил нас…
– Чего надо, спрашиваю?
Петька огляделся в поисках поддержки, но кроме затравленных физиономий сообщников ничего не выглядел.
– Мы этого…
– Скорее, того, – дух поводил пальцем у виска.
– Ага. Мы того… – председатель набрался храбрости и выпалил: – Хотим стать талантливыми!
– Молодыми талантливыми? – уточнил дух.
– Угу.
– Ясно. Произведения с собой?
– Какие п-произведения?
– Ваши! Как я, по-твоему, должна оценить масштаб работы? Вдалбливаешь вам, вдалбливаешь, бездари несчастные.
– А, это есть, вот!
Ребята отцепились от книжки и судорожно полезли за айпадами, планшетами и нетбуками. Лариса достала старый КПК. Валька, немного стесняясь, вынул из кармана три листочка в клеточку. Но зря боялся, подростки, поглощенные созерцанием привидения, не обратили внимания на эту эксцентрическую причуду.
– Читай, – велела дама Петьке.
– Ночь была темной и мрачной, дождь лил, как из ведра. Амациус, тысячелетний вампир, притаившись за углом дома, высматривал жертву для своего сегодняшнего пиршества. Он потянул носом, наконец почуяв столь приятный для него запах крови. Его губы раздвинулись, из-за рта торчали ужасные клыки…
Дух расхохотался.
– Что? Что-то не так?
– А сопли из-за носа у него не торчали? Следующий! – Дама указала на паренька в черном плаще.
– Давай, Димка, не трусь, это нестрашно, – подбодрила его Лариса.
Трясущимися руками Дима поднял нетбук, открыл рот.
– Супруги Ивановы, проживающие в доме номер десять по улице Васильковой, гордились тем, что они очень обычные люди…
Послышался страдальческий стон.
– О-о, синекдоха и литота! Могла бы и не спрашивать, по твоему дурацкому шарфу и так все ясно, – Дама сурово сдвинула брови, цитируя по-английски: – «Mr. and Mrs. Dursley, of number four, Privet Drive, were proud to say that they were perfectly normal, thank you very much».
Дима снова икнул.
– Так, тебя я знаю – дух развернулся к Ларисе. – Ты меня уже вызывала с месяц назад. Оригинальная зарисовочка, как же, помню-помню: «Ее рука нежно поглаживала внутреннюю сторону левого бедра…»
Лариса смущенно опустила ресницы и покраснела. Дама поправила пенсне, обратилась к Вальке.
– А у тебя что? «Эскалатор полз медленно, натужно»?
– Не… нет. У меня…
Валька, торопясь, развернул листочек и принялся читать с выражением:
– Существует тучка зрения, что корки и альфы антагонистичны изначально, поэтому и воюют между собой вот уже много веков. Однако мы вам раскроем (по большому секрету, разумеется) настоящую причину старинной вражды. Давным-давно, когда Средизубье только явилось из небытия, корки и альфы обитали рядом друг с другом и были добрыми соседями. Тогда корки еще не приобрели своих ужасных черт лица и отвратительного характера, а альфы – своей неземной красоты и… отвратительного характера. Поэтому нет-нет, да и случались меж ними бараки. Что еще больше скрепляло узы двух народов…
– Юмор, – понимающе хмыкнула дама. – Постмодерн. Неактуальненько, но посмотрю на досуге. Может, из тебя что и выйдет. В будущем. Далеком, - уточнила она.
Не дожидаясь очередного чтения вслух, тетка заглянула в айпады Сёмы и Нади. Продекламировала:
«Вот утро пришло, солнце тоже проснулось,
Но капает мокрое что-то с ресниц.
А там, за окном все весной захлебнулось,
И песней любви заливается птиц!»
Задумчиво прищурила глаз.
– Ладно, мои дорогие, все с вами ясно. Пойду-ка я, пожалуй.
Вскочил Петька.
– Э, а как же талант? Нас же так просто не издадут. Я… я слова нужные знаю! Вот! Графомания наша, сущая в рукописях, да аллегоризируется имя твое, да придет орфоэпия твоя, да будет воля твоя и в наших файлах, как в уже изданных романах. Буквы насущные дай нам днесь, и прости нам орфографию нашу, как и мы прощаем пунктуацию врагов наших, и не введи нас во искушение эвфемизмами, но избавь нас от речевых штампов. Ибо твоя есть проза и поэзия, и драматургия во веки. ППКС.
Взгляд дамы потеплел, приобрел некоторую мечтательность и снисходительность. Дымный образ поплыл, изменяясь. Теперь над столом висел мужик в рубахе и лаптях с длинной, не сильно чесаной бородой.
– Талант… Эх, мои милые, я смотрю, вы все Бронзовый век читаете. А ведь был еще Серебряный. Золотой! Какие люди, какие графы! А француз один, душка, не чета вашим «бронзовым», более тысячи романов и драм… вот это производительность. Трудитесь, мои милые, трудитесь, и все у вас будет.
– Так что, таланта не дадите? – обиженно спросил Петька.
Мужик над столом нахмурился и стремительно превратился обратно в толстуху. Потушенные свечи вспыхнули сами собой, зажглась даже электрическая лампа на потолке, и вдруг стало светло. Тетка выхватила откуда-то метлу, настоящую, дворницкую, из прутиков, и со всего размаху огрела ею Петьку по голове.
– Таланта! Я тебе дам таланта! Догоню и еще раз дам. Ишь, халявы захотели!
И дама понеслась по комнате, дубася метлой всех, кто подворачивался под руку. Девчонки с визгом полезли под стол, Димка рыбкой нырнул следом. Для Сёмы места не нашлось, и он с воплем понесся к шкафу, попытавшись с разгону взлететь на полку, но застрял и огреб по мягкому месту.
– Издадут их… Писать надо лучше! Поняли! Лучше! Писать! – дама разбушевалась не на шутку. – Придумали тоже. Да как вы посмели тревожить мой покой! Раньше-то какие люди были, какие конкурсы! А вы, мелюзга… Научитесь сначала компиляцию от контаминации отличать, потом вызывайте!
Вакханалия духа могла бы продолжаться до бесконечности, но тут Валька, скорчившийся на диване и прикрывающий голову ладонями, увидел перед собой ветхий орфографический словарь. Наверное, он завалялся с прошлого сборища, но Вальке некогда было об этом думать. Мальчишка выскочил на середину комнаты и, выставив словарь перед собой, заорал что было сил:
– Именем выделения деепричастного оборота и написания «жи-ши» через «и», дух графомании, ИЗЫДИ!
Толстая баба нежданно просветлела лицом, улыбнулась.
– Находчивый мальчик, – произнесла она, ласково взъерошив ему волосы. – Далеко пойдешь.
И, сменив гнев на милость, растворилась в воздухе.
Несколько мгновений в комнате царила тишина.
Девчонки с опаской выглянули из-под стола.
– Фу-у… кончилось, что ли?
Сёма рискнул вынуть башку из шкафа.
– Вроде, да.
Ребята полезли наружу из укрытий.
– Как ты догадался? – принялся допытываться у Вальки председатель, потирая ушибленную метлой макушку.
Тот позыркал по сторонам, убедился, что изгнанный дух точно нигде не маячит, пожал плечами.
– Да я наудачу. Словарь увидел, подумал: Графомания, она же опытная, ее никакой архитектоникой не напугаешь. А простейшие правила самое то. Азами ее надо, азами.
Сёма уважительно пожал Вальке руку.
– Молодец!
Расходились быстро, даже не попив чаю, но пообещав друг другу через неделю собраться вновь. Дело литературы не должно погибнуть, несмотря на выпавшие на их долю суровые испытания.
Валька покидал квартиру последним.
– А давай подучимся, романчик в соавторстве напишем и через годик еще раз попробуем, а? Ну, Графоманию вызвать, – спросил Петька. – Маститые уже будем, может тогда она нам поможет.
Валька, занесший было ногу над порогом, остановился.
– Слушай, – сказал он, кладя ладонь на Петькино плечо. – Я тебя очень прошу, оставь ее в покое. Сами как-нибудь.
