шел второй час тяжелой боевой страды. Рота стрелковцев вела отчаянный бой с многократно превосходящими силами врага, оголотело атакующими высотку под Донецком.
- По одной пуле на рептилоида! - шутил комроты, молодой поручик Ваха Исаевич Алмазов, обходя залегших под ураганным огнем бойцов.
- Ничего, белозубо улыбался, Алмазов, не отлита для меня еще укропская пуля!
...
Мыкола, вин жывый чи ни? Та спытай його сам! Бачишь, смэрдыть як падлюка, - два огромных, чубатых бандеровца подошли вплотную и с каким-то странным интересом смотрели на Алмазова. Он застонал, и попытался нащупать кобуру... Его схватили и грубо тряхнув, подняли на ноги, - дывысь що ты накоив, дывысь!
Поле боя было усеяно телами и остовами горящей техники: полыхали приземистые, красно-черные танки со свастиками на бортах, тут и там лежали трупы с шевронами "Cubic" и "American Systems", вдалеке по полю бежал горящий негр... Алмазов засмеялся и окончательно потерял сознание.
...
Двумя неделями позже, в бывшем детсаде Славянска, а ныне армейском полевом борделе для офицеров НАТО, бывший поручик Ваха Исаевич Алмазов кряхтел под толстым польским майором, пытаясь отвлечься и думать о далеком доме в Гудермесе.
- О матка боска! пся крэв! - выдохнул поляк и отвернувшись захрапел. Алмазов аккуратно перелез через него и выглянул в коридор: на роскошных диванах восседали низенький капитан из Нидерландов и долговязый французский полковник, с противной бородавкой на щеке.
